Второй пол
Шрифт:
Нередко женщина стремится подтвердить свои размышления поступками; например, она выбирает себе какой–нибудь цвет; «Мой цвет — зеленый», у нее есть любимый цветок, любимые духи, любимый музыкант, она отдает предпочтение какому–нибудь суеверию или причуде. Ей не обязательно надо быть красивой для того, чтобы выражать свою личность в нарядах и в устройстве своего дома. Персонаж, который она создает, может быть более или менее законченным и оригинальным, это зависит от ее ума, упорства и глубины ее отчужденности. Некоторые женщины лишь смешивают случайные, разнородные и не связанные между собой черты. Другие систематически создают какой–либо образ, постоянно играют какую–либо роль. Мы уже отмечали, что женщины не делают различия между такой игрой и реальностью. У созданной подобным образом героини жизнь принимает форму грустного или чудесного, но всегда немного странного романа. Бывает, что она воспроизводит уже написанный роман. Многие девушки говорили мне, что узнают себя в Джуди из романа «Пыль». Я помню одну пожилую и очень некрасивую даму, у которой была привычка повторять: «Прочитайте «Лилию в долине», это моя история». Ребенком я с почтительным удивлением смотрела на эту увядшую лилию. Другие, не находя столь ясных аналогий в литературе, говорят: «Моя жизнь — это настоящий роман». Они родились под счастливой или несчастливой звездой, «Такие вещи случаются только со мной», — говорят они. Преследуют ли их неудачи или им улыбается счастье, но у них всегда есть судьба. С наивностью, которая пронизывает все ее «Воспоминания», Сесиль Сорель пишет: «Так я пришла в мир. Моими первыми друзьями были талант и красота». Г–жа де Ноайль пишет в «Книге моей жизни», этом поразительном свидетельстве самовлюбленности: В один прекрасный день гувернантки исчезли, и их место заняла судьба. Она била и ласкала создание, полное сил и слабостей, оберегала его от крушений, в которые оно, как воинственная Офелия, спасающая свои цветы, готово было броситься и грохот которых не умолк до сих пор. Она внушала ей надежду на то, что высшее пророчество, гласящее: «Греки извлекают пользу даже из смерти», действительно верно.
В качестве примера литературного произведения, написанного самовлюбленной женщиной, следует привести еще один отрывок; Я была крепкой девочкой, с нежными, округлыми руками и ногами, с румяными щеками. В отрочестве моя внешность изменилась, я стала более хрупкой и тонкой, превратилась в трогательную девочку–подростка. В то же время я обладала жизненными силами, которые могли рождаться из моего одиночества, голода, кратких и таинственных уходов от жизни так же неожиданно, как родился источник в скале Моисея. Я не стану хвастаться своим мужеством, хотя и имею на это право. Мое мужество — это мои силы и мои удачи. Я могла бы описать его, как описывают самые обычные вещи. Так говорят: «У меня зеленые глаза, черные волосы, маленькие, но сильные руки…»
Или такие строки: Сегодня я могу позволить себе сказать, что благодаря гармоничным силам своей души я жила под звуки своего внутреннего голоса…
Если женщина некрасива, ничем не замечательна, несчастлива, она выбирает роль жертвы. Она прикладывает большие усилия для того, чтобы создать образ mater dolorosa, непонятой супруги, она представляется самой себе как «самая несчастная женщина в мире», Именно такой персонаж разыгрывает больная меланхолией, описанная Штекелем в работе «фригидная женщина»; Г–жа Х. В., бледная, в темном платье, приходит ко мне на каждое Рождество для того, чтобы пожаловаться на судьбу. Она со слезами рассказывает мне свою грустную историю. Загубленная жизнь, неудачный брак! Когда она пришла ко мне впервые, я был глубоко взволнован, готов был плакать вместе с ней… Между тем прошли два долгих года, а она по–прежнему переживает крах своих надежд, оплакивает свою погубленную жизнь. На ее лице видны первые признаки старости, и в этом она находит новую причину для жалоб. «Во что я превратилась, а ведь моей красотой все восхищались!» Она постоянно жалуется и приходит в отчаяние от того, что всем ее друзьям известна ее печальная судьба. Она всем надоедает своими жалобами… И в этом находит еще одну причину для того, чтобы чувствовать себя несчастной, одинокой, непонятой. Из этого лабиринта страданий не было никакого выхода. Эта женщина наслаждалась своей трагической ролью. Мысль о том, что она — самая несчастная женщина на земле, буквально опьяняла ее. Никакие попытки привлечь ее к активной жизни не увенчались успехом.
У маленькой миссис Уэлтон, у роскошной Анны де Ноайль, у несчастной больной Штекеля, так же как у множества женщин, отмеченных исключительной судьбой, есть одна общая черта: все они считают, что их не понимают. Окружающие или вовсе не признают, или недостаточно ценят их своеобразие. Они с уверенностью объясняют себе это непонимание и равнодушие окружающих тем, что в их душе живет некая тайна. Действительно, многие из них хранят в секрете какой–нибудь эпизод детства или юности, сыгравший важную роль в их жизни. Они знают, что та история их жизни, которая известна всем, не вполне соответствует истинной истории. Однако главное заключается в том, что лелеемая самовлюбленной женщиной героиня — это всего лишь плод воображения. Свою целостность она обретает не в конкретной реальности, а благодаря некоему скрытому принципу, какой–то «силе», «добродетели», такой же необъяснимой, как флогистон. Женщина верит в эту «силу» или «добродетель», но если бы ей захотелось рассказать о них другому человеку, ей было бы так же нелегко, как психастеническому больному, силящемуся признаться в вымышленных преступлениях. И у женщины, и у психастеника «тайна» сводится к ни на чем не основанной убежденности в том, что в глубине их души имеется ключ, с помощью которого они могут распознавать и объяснять чувства и поступки. У психастеников подобная иллюзия возникает из–за безволия и вялости. Женщине кажется, что она хранит в себе неизъяснимую тайну, потому что ее душевные силы не находят себе выражения в повседневной деятельности. К этому ее побуждает общеизвестный миф о таинственной женской душе, который в свою очередь тоже как бы подтверждается.
Обладая этими невидимыми сокровищами, женщина, родилась ли она под счастливой или несчастливой звездой, приобретает в собственных глазах значимость трагедийной героини, которую ведет перст судьбы. Вся ее жизнь преображается и превращается в священное действо. В платье, выбранном с торжественной тщательностью, предстает одновременно жрица, облаченная в священные одежды, и идол, украшенный руками послушников и выставленный для поклонения. Дом превращается в храм, где царит ее культ. Так, Мария Башкирцева одинаково заботится и об окружающей ее обстановке, и о нарядах: Рядом с письменным столом я поставила старинное кресло, так что, когда кто–нибудь входит, стоит мне лишь немного повернуть его, и я сижу напротив вошедшего… на фоне стола, свидетельствующего об ученых занятиях, книг, картин, растений. Гость видит меня целиком, а не половину меня, возвышающуюся над черным столом, как это было раньше. Над диваном висят две мандолины и гитара. Представьте себе посреди всего этого светловолосую девушку с белоснежной кожей и маленькими тонкими руками с голубыми прожилками.
Красуясь в гостиных или обнимаясь с любовником, женщина выполняет миссию, она Венера, дарующая миру сокровища своей красоты. Разбив стекло на карикатуре Биба, Сесиль Сорель защищала не себя, а Красоту. Ее «Воспоминания» свидетельствуют о том, что всю свою жизнь она призывала людей поклоняться Искусству. То же можно сказать и об Айседоре Дункан, судя по тому, что она писала о себе в книге «Моя жизнь».
Как я бывала красива после спектаклей, в тунике и с розами в волосах, — пишет она. — Почему же не поделиться своей прелестью? Почему мужчине, целыми днями занимающемуся умственным трудом, не ощутить объятий прекрасных рук, не найти утешения в своих огорчениях, не забыться на несколько часов в обществе красивой женщины?
Щедрость самовлюбленной женщины приносит ей выгоду: ведь в восхищенных глазах окружающих ее людей она лучше, чем в зеркале, видит свое второе «я», озаренное лучами славы. Если у нее нет снисходительной публики, она открывает свое сердце исповеднику, врачу, психоаналитику, ходит к хироманткам и гадалкам. «Дело не в том, что я им верю, — говорила одна восходящая кинозвезда, — но мне так нравится слушать, когда говорят обо мне». Самовлюбленная женщина говорит о себе с подругами, в любовнике она больше, чем любая другая женщина, ищет свидетеля. Влюбленная женщина быстро забывает о своем «я», но многие женщины неспособны на настоящую любовь именно потому, что они не могут забыться. Альковной близости они предпочитают более обширную сцену. Этим объясняется значение, которое они придают светской жизни. Им нужны зрители и слушатели, их персонажу необходима самая широкая публика. Описывая в очередной раз свою комнату, Мария Башкирцева невольно проговаривается: Таким образом, когда кто–то входит и застает меня за письменным столом, я видна как на сцене.
В другом месте она пишет: Я обязательно создам себе достойное обрамление, я построю особняк еще красивее, чем у Сары, и мастерские в нем будут еще больше…
Вот что пишет в свою очередь г–жа де Ноайль: Я всегда любила и люблю большое стечение народа… поэтому мне нередко удавалось успокоить друзей, которые извинялись передо мной, боясь, что слишком большое количество гостей может показаться мне докучливым. Я откровенно признавалась им в том, что не люблю играть в пустом зале.
В своей манере одеваться, в разговорах женщина в значительной степени удовлетворяет склонность к самодемонстрации. Но самовлюбленной женщине, обладающей честолюбием, хочется показать себя с разных сторон и самым необычным образом. В частности, она может превратить всю свою жизнь в спектакль, предназначенный для восторженной публики, поклонение которой ей действительно нравится, В «Коринне» г–жа де Сталь посвятила немало страниц описанию того, как она очаровывала итальянское общество, читая стихи и аккомпанируя себе на арфе. В K"onne одним из ее любимых развлечений была декламация трагедийных ролей. Приняв вид Федры, она нередко делала пылкие признания молодым любовникам, которых она одевала в костюм Ипполита. Для г–жи Крюденер излюбленным способом показать себя был танец с шалью. Вот как она описывает его в романе «Валери»: Валери попросила свою шаль из темно–синего муслина, убрала волосы со лба и накинула шаль. Шаль закрывала ей голову и спускалась на плечи. Ее лицо приняло античные очертания, волосы скрылись под шалью, она опустила ресницы, улыбка ее растаяла. Она склонила голову, и шаль мягко опустилась на ее скрещенные руки и грудь. Синяя шаль и чистое, нежное лицо были похожи на рисунок Корреджо, изображающий тихое смирение. Когда же она подняла глаза и слабая улыбка тронула ее губы, то всем показалось, что перед ними описанное Шекспиром Терпение, улыбающееся Страданию.
…Нужно видеть Валери. Одновременно робкая, возвышенная и тонко чувствующая, она смущает, удивляет, волнует, заставляет проливать слезы и биться сердце так, как оно бьется при встрече с великой душой. Она наделена прелестным изяществом, которому невозможно научиться, но которое природа тайно дарует высшим существам.
При благоприятных условиях ничто не может дать самовлюбленной женщине столь глубокого удовлетворения, как театральная карьера.
Театр, — говорила Жоржетта Леблан, — давал мне то, что я в нем искала: повод к восторженному возбуждению. Сегодня он представляется мне карикатурой на деятельность, чем–то необходимым для склонных к крайностям темпераментов.
Это удивительно точное замечание. Не имея возможности действовать, женщина придумывает себе суррогаты деятельности. Для некоторых женщин театр представляет собой особенно привлекательный эрзац деятельности. Впрочем, актриса может руководствоваться весьма разными целями. Некоторые из них играют для того, чтобы заработать себе на жизнь, это просто ремесло; другие стремятся приобрести известность для того, чтобы впоследствии использовать ее в любовных приключениях. Есть такие, для которых театральная карьера — триумф самолюбования. Самые великие из них, такие, как Рашель или Дузе, — это подлинные актрисы; играя, они на самом деле возвышаются. Низкопробных же комедианток нисколько не интересует, как они играют; от своей деятельности они ждут только славы, видя в ней меру своей стоимости. Крайне самовлюбленная женщина не может достичь больших высот ни в искусстве, ни в любви, поскольку она неспособна к самоотдаче.