Второй шанс
Шрифт:
– Ого! Прямо-таки артефакт? Мистика? Или самовнушение? – не удержался учёный-геронтолог от сарказма.
Отец пожал плечами:
– Это ты уже сам решай, как наследник и полный правообладатель. Но вначале я тебе зачитаю вот эти строки, написанные скифскими буквами. Подобное не смогут прочитать нигде в мире, потому что никто ещё не смог этого расшифровать или понять. Эти строки известны только нашему роду… Потому я и стал историком-археологом… Слова известны каждому наследнику, передаваемые из поколения в поколение, разве что я чуть-чуть подправил перевод в удобную для русского языка стихотворную форму. По первой строке стиха ты его помнишь давно, а целиком он звучит вот так:
ТвойДождавшись реакции в виде одобрительного хмыканья, старик продолжил, тыкая пальцем в нижний край пластины:
– А вот здесь надпись: «От Аргунта – своим потомкам». Сразу даю информацию, что Аргунт – это последний царь скифов, живший в третьем веке нашей эры.
– Ага! Ты ещё скажи, что мы царского рода, – опять не удержался Александр от шутливого тона.
Отец на это и плечами пожал, и кивнул несколько раз, а уже потом приступил к изложению всей истории.
Письменных подтверждений не осталось, завещание передавалось от отца к сыну устно, поэтому вполне возможно, что в какой-то момент истории артефакт достался жестокому победителю или более ушлому прохиндею. Хотя так думать о своих предках некрасиво и неприятно.
Как бы ни было на самом деле, но Гельмут, отец Свирида, поведал именно так: все мы прямые потомки последнего царя скифов, у которого личное имя, данное ему в детстве и обозначавшее род, как раз и было Кох. Поэтому род должен сохранить его. А в особенности беречь медную пластину, передавая её самому учёному из сыновей, дабы он постарался раскрыть великую тайну омоложения. При этом следовало учитывать, что при передаче наследства отец вместе с дарканой передаёт некую энергию своего тела и после этого не живёт больше трёх лет. Отец самого Гельмута Коха, как и его дед, погиб несколько раньше этого срока, да и он сам умер в лагерях на втором году после официальной передачи родового наследства.
Попутно с вольным переводом надписей, за века немного исказившегося, говорилось о самом главном: реликвия поможет сразить старость. То есть даёт обладателю возможность омолаживаться. Может, и сказка. Может – мечта. Но наверняка только по причине данного утверждения овальную пластину из меди берегли всегда пуще золота, бриллиантов, а то и собственной жизни. Потому что любой нормальный человек с возрастом начинал понимать: богатство – пыль! Прах под ногами! А вот вечная молодость – это высшее, самое желанное благо из всего сущего. Пусть оно и в виде неподтверждённой ничем мечты. Но оно в руках. Оно манит. Интригует! Греет сердце надеждой и сводит с ума!
Каждый обладатель в меру своих сил, умений и знаний пытался исследовать даркану. Проводились над ней обряды гадания, камлания и даже делались жертвоприношения. Если, конечно, верить дошедшим устным пересказам. Реликвию исследовали и в химических лабораториях. Носили к святым и аномальным местам. Напрягали фантазию, действуя совсем несуразно: спали с ней, носили повсюду, стояли на даркане на голове, капали кровью, лизали, покусывали и прочее.
Только перечисление проведённых предками воздействий заняло у Свирида Гельмутовича больше часа. Да и он лично в последние десятилетия, пользуясь своим положением и некоторым доступом в современные лаборатории, проделал невероятный объём исследований. Просвечивал, облучал, воздействовал целыми комплексами волн, средств и химических соединений.
Но в итоге – ничего. О чём он в финале своего рассказа и признался сыну.
– Никак эта штуковина со мной не заговорила. Ничем не отозвалась на мои призывы. Ни разу не содрогнулась от воздействия на неё кислотами и даже радиационным излучением. Потом еле отчистил… Честно говоря, разочаровался я в этом артефакте. И не совсем верю уже в его чудодейственность или исключительность. Но дальше всё
На этом Александр Свиридович закончил повествование о той памятной беседе с отцом. С минуту посидел, припоминая и явно сражаясь с жуткой усталостью, одолевающей слабое детское тело. Затем продолжил уже о себе:
– На чём отец ещё настаивал, так это на утверждении: даркана лучше действует на пространствах своего создания. То есть на территории Великой Скифии. Вот по этой причине и потребовал от меня остаться в России. Как это меня самого ни удивляло, но я остался и несколько месяцев после этого довольно интенсивно занимался изучением данного мне артефакта. Уж мне-то казалось тогда, что с моими знаниями я быстро открою все его тайны. Только вот, увы и ах, мне тогда ничего ценного выявить не удалось. Постепенно мой интерес угас, закрутили дела, навалились другие проблемы, и мне стало казаться, что вся затея с наследством задумана отцом только ради одного – удержать меня в России.
Прасковья Григорьевна не удержалась от вопроса:
– Небось обиделся на него за такое?
– Нисколько! – вскинулся мальчик, зевнул, встряхнулся, прогоняя сон, и продолжил: – Скорей остался благодарен. Всё-таки жил я вполне нормально, обеспеченно, а к обладанию яхтами и салатницами с чёрной икрой я никогда не стремился. Ну и всё изменилось, когда истекло три года…
Отец прожил это время этаким живчиком: подвижным, активным, не прекращавшим научной деятельности и обожавшим возиться с многочисленными внуками и правнуками. Но к определённой дате Свирид Гельмутович напомнил наследнику о сроке, призвал к себе, особо акцентировав на доставке дарканы. Тот прибыл с целой перевозной лабораторией, перенесённой родственниками в спальню старца. Последний день отец с сыном провели в беседах, откровениях и научных дискуссиях. Громко и слишком бурно старались не спорить, хотя отличия в некоторых взглядах всё-таки всплыли и были подвергнуты критике каждой из сторон.
А к точному времени учёный историк принял душ, оделся во всё чистое и улёгся на кровать. При этом настойчиво твердил Александру:
– Ты ничего такого не думай, я хочу жить. И настроен даже побороться с неизбежным. Если оно существует, конечно… Но в данный момент я отношусь к происходящему как к эксперименту. Мне самому жутко интересно, что получится. Тем более что чувствую я себя превосходно и уж до столетнего юбилея по всем своим анализам, исследованиям, тестам и утверждениям врачей всяко дотянуть обязан. Но… Посмотрим, что случится в час «Х». Помнишь, во сколько ты впервые коснулся дарканы? Ровно в двадцать один час. Вот мы к этому времени и приближаемся. Поэтому давай, цепляй на меня свои липучки. А напоследок – укладывай артефакт мне на живот… Э-э-э… тяжело дышать-то! Давай лучше на ноги клади… вот так… И руку свою возложи на даркану. Вдруг нечто почувствуешь особенное.
Уже к тому времени, будучи академиком, младший Кох только посмеивался над папашей, шутил по поводу происходящего и утверждал, что когда этот балаган закончится, они обязательно себе позволят по рюмашке водочки. Историк-археолог на это тоже отвечал смехом, добавляя, что ради такого случая он и две рюмочки тяпнет. Крепкий был старик, позволял себе грамм сорок лучшей водки на большие праздники, раз в квартал.
Будучи всё-таки учёным до мозга костей, истинным поклонником науки геронтологии, Александр прихватил с собой всю возможную для транспортировки аппаратуру, приборы, устройства, осциллографы и самописцы. Не верил, что они пригодятся и что-то зафиксируют, но прихватил. Установил. Подключил. Опутал отца присосками и датчиками. Уложил пластину, как того и потребовал родной человек, и постарался в последний момент отвлечь отца от мысли о возможной смерти. То есть попытался сбить установку, самогипноз или что там было на самом деле. Знал, что это здорово помогает, уже накопилось достаточно подобных фактов и наблюдений. И чем поразить папеньку, продумал заранее. Как заранее простил себе и ложь во спасение.