Вторжение по сценарию

Мэрфи Уоррен

В тот день, когда стрелки часов начали отсчитывать последнюю неделю отведенной ему жизни, Бартоломью Бронзини на мотоцикле «Харли-Дэвидсон» влетел в ворота студии Дворф-Стар — его собранные в пучок волосы развевались по ветру, а из-за отворота кожаной куртки выглядывала прозрачная папка со сценарием.

Никто и не пытался его остановить — охранник знал Бронзини в лицо.

Впрочем, оно было знакомо каждому. Вот уже много лет фотографию Бронзини можно было заметить на афишах, рекламных щитах или обложках журнала почти в любой стране мира.

Бартоломью Бронзини знали

все, и в то же время никто.

Сидевшая в вестибюле секретарша попросила у него автограф. Когда девушка пододвинула ему закапанную горчицей салфетку, Бронзини добродушно хмыкнул.

— Есть что-нибудь белое? — проговорил он ровным, чуть гнусавым голосом.

Вскочив с места, секретарша торопливо стянула с себя трусики.

— Достаточно белые, мистер Бронзини? — радостно прощебетала она.

— Вполне подойдут, — ответил тот, ставя росчерк на теплой на ощупь ткани.

— Пожалуйста, напишите «Для Карен».

Бронзини поднял взгляд на девушку.

— Карен — это вы?

— Моя подруга. Нет, правда.

Машинально дописав сверху «Для Карен», Бронзини протянул трусики секретарше. На лице его появилась застенчивая улыбка, однако взгляд карих глаз оставался совершенно непроницаем.

— Надеюсь, у вашей подруги с чувством юмора все в порядке, — сказал он, глядя, как девушка пожирает надпись восторженным взглядом.

— Какой подруги? — непонимающе спросила секретарша.

— Неважно, — вздохнул Бронзини. Никто не признавался, что берет автограф для себя, только маленькие дети. Иногда Бартоломью Бронзини казалось, что только они и есть настоящие его поклонники. Особенно в эти дни.

— Может, скажете Берни, что я уже здесь? — напомнил Бронзини. Чтобы привлечь внимание девушки, ему пришлось щелкнуть пальцами у нее перед лицом.

— Да-да, конечно, мистер Бронзини, — ответила секретарша, выйдя, наконец, из транса. Протянув руку, она нажала кнопку селектора. — Он приехал, мистер Корнфлейк.

Затем секретарша снова подняла взгляд на гостя.

— Проходите прямо к нему, мистер Бронзини. Вас уже ждут.

Вытащив из-за пазухи сценарий, Бартоломью Бронзини повернул в коридор, украшенный по стенам побегами папоротника. Зеленые ветки были увиты дорогими рождественскими гирляндами. Несмотря на то, что украшения из золота и серебра — явно ручная работа, выглядит все это как-то липко, подумал Бронзини. А нет ничего более липкого, чем Рождественская пора в Южной Калифорнии.

Уже не в первый раз за свою долгую карьеру Бронзини подумал, что жизнь занесла его далековато от Филадельфии. В его родном городе снег не царапал кожу.

Бронзини вошел в роскошно обставленный конференц-зал студии Дворф-Стар без стука. Никому бы и в голову не пришло ожидать, что Бартоломью Бронзини станет стучать, или, скажем, вдруг заговорит по-французски, а на банкете не перепутает вилку для салата с рыбной, словом, все, что свойственно культурному человеку, с ним не ассоциировалось. Его образ неизгладимо въелся в общественное сознание, и, никакие слова и поступки Бронзини уже не могли его изменить. Научись он исцелять рак, люди сказали бы, что Бронзини нанял для этого специального доктора, лишь бы добавить себе популярности. С другой стороны, если бы он вдруг подпрыгнул, и принялся качаться на люстре, никто бы и глазом не моргнул.

Когда Бронзини вошел в зал, все присутствующие обернулись, и, не отрываясь, смотрели, как он чуть помедлил, стоя в открытых дверях.

Бартоломью Бронзини нервничал, однако никто об этом и не догадывался.

Засевший у них в головах стереотип заставлял людей воспринимать все, что он говорил или делал так, чтобы это в точности соответствовало его образу.

— Привет, — негромко проговорил Бронзини.

Большего и не требовалось — для сидевших в зале одно это слово покажется исполненным глубочайшего смысла.

— Барт, детка, — сказал один из них, вскакивая на ноги и подводя Бронзини к единственному свободному креслу, как будто тот был слишком глуп, чтобы проделать это без посторонней помощи. — Рад, что ты смог к нам выбраться. Присаживайся.

— Спасибо, — отозвался Бронзини, неторопливо проходя к дальнему концу стола под пристальными взглядами собравшихся.

— Думаю, ты здесь со всеми знаком, — произнес человек, сидевший во главе стола, неестественно оживленным тоном. Это был Берни Корнфлейк, новый директор студии Дворф-Стар. На вид ему едва ли можно было дать больше девятнадцати. Бронзини окинул собравшихся угрюмым взглядом. Тяжело нависшие веки почти скрывали его глаза. При родах лицевые нервы Бронзини были повреждены, и только ежегодные пластические операции не давали глазам закрыться окончательно. Женщины находили его взгляд очаровательным, мужчины — угрожающим.

Бронзини заметил, что все собравшиеся были не старше двадцати пяти. Их лица, еще не покрывшиеся морщинами, были начисто лишены индивидуальности, и напоминали рекламу детского питания, из под расстегнутых пиджаков от Армани выглядывали красные подтяжки. Да, именно так выглядели теперь деловые люди эмбрионы в дорогих шелковых костюмах.

— Ну, так чем мы можем быть полезны, Барт? — спросил Корнфлейк голосом жидким и бесцветным, как растительное масло.

— У меня есть сценарий, — медленно проговорил Бронзини, со стуком опуская папку на безукоризненно чистую поверхность стола. Словно листья Венериной мухоловки в ожидании очередной жертвы, страницы медленно развернулись. Взгляды сидевших за столом людей были прикованы к сценарию, как будто Бронзини выложил перед ними грязные носки, а не плод мучительных четырехмесячных стараний.

— Отлично, Барт. Ну разве это не замечательно?

Все единодушно признали, что Бартоломью Бронзини и правда поступил замечательно, решив принести им сценарий. Их заверения прозвучали так фальшиво, что автора этой замечательной идеи едва не стошнило. Пятнадцать лет назад он сыграл в фильме, считающемся теперь классикой, и тогда все эти педики, одержимые единственным желанием — снимать кино — только и знали, что ему поддакивать.

— Но, Барт, детка, прежде, чем мы займемся твоим совершенно потрясающим сценарием, надо поговорить еще о нашей идее. Нам кажется, что она должна просто замечательно подойти к твоему теперешнему имиджу, — сказал Берни Корнфлейк.