Вторжение. Судьба генерала Павлова
Шрифт:
Борис оглянулся. Люди притихли. Работа брала свое: «Надо, надо, надо!»
Солнце поднялось высоко. Трава высыхала. Все чаще останавливались косцы. Все чаще визжали камни о железо. «Вот оно, в самом деле, — думал Борис. — Роса долой — коса домой».
Когда наконец поборол усталость и дело пошло бойчее, услышал, к своей великой радости, неунывающий голос Аникина:
— Егор, когда будем курить?
— По мне, в любое время.
Борис не спеша остановился, вытер косу пучком травы. И, так же не спеша, отправился к Аникину.
— Замучился? — услышал участливый вопрос Аникина и открыл глаза.
— Есть немного.
Аникин тут же забыл о нем. Повели разговор про лесника, который разбился на мотоцикле.
— Это такая штука, — вставил Егор. — Смертолюбивая.
— Да ить можно расшибиться на любом виде транспорта, — поднявшись с колен, заговорил Аникин. — Ежели голову на плечах не иметь. У нас летошный год шофер прямо с грузовиком искупался. Горемыка! А все почему? Молоденький!
Борис улыбался прежде времени, такое удовольствие вызывал в нем Аникин.
В дальних кустах шиповника мелькнуло белое платье. Настя! Поднявшись с колен, Борис напряженно вглядывался. Она! Магнитом его потянуло к этой дивчине. Машинально, продолжая разговор с Аникиным, спросил:
— Где?
— А?.. Искупался? Около монастыря. У Медведевки. Как ехать сюда из города, по правую руку… А ежели отсюда, то по левую.
Борис вспомнил разрушенный монастырь с проломами в кирпичных стенах, без купола и оттого казавшийся обезглавленным.
— Восстанавливать его не собираются?
— Да уж сколько лет. Обещался, говорили, какой-то митрополит ихний, да так, видно, дело и заглохло. Вот при Иване Грозном там, что называется, важные духовники жили. А может, врут?
— Нет, не врут, — вставил Егор Павлович.
— Ну, и что шофер? — спросил Борис.
— Какой?
— Что искупался.
— А, в пруде? под монастырем? Там лягушки все лето не пересыхают. И прямо на пруд дорога спускается. Она, дорога-то, повертывается, как сюда ехать. А он, горемычный, не разглядел. Разогнал на радостях свою технику и прямо в пруд по самую крышку. И не успела вода на крышке сойтиться, как он на этой самой крышке уже сидит, и, пожалуй что, сухой. Вот до чего заставляет человека необходимость.
— Вот и то! Ха-ха-ха-ха!
Аникин смеялся мелким дробным смешком, обнажая источенные частые зубки, и казалось, не было для него большего удовольствия, чем смеяться.
Крепкий, с прокаленным лицом Норов кривил губы в сдержанной усмешке, словно мысли его блуждали где-то далеко.
— Давно женился? — неожиданно спросил он Бориса Чалина, когда возникла пауза и Егор с Аникиным принялись делить оставшийся табак.
Борис удивился, поднял бровь.
— А что?
— Так… — Норов не счел нужным объяснять. Его водянистые глазки с любопытством уставились на Бориса. — Давеча видел твою жену с Фомичом, председательским помощником. Куда-то шли…
— А что ты еще видел? — сузив глаза, спросил Борис.
— Вчерась Фомич все Маруське Алтуховой лазаря пел, когда мы в театр ездили, — по-своему разрядил обстановку Аникин. — Всем колхозом на трех машинах. Туда и обратно.
— Ты с нами, Жорка, в театре не был? Во где посмеяться, — сказал Егор.
— А что смотрели? — поинтересовался Борис.
— «Обвал» какой-то.
— Может, «Обрыв»?
— Точно, «Обрыв». Всем понравилось. Особенно то место, где едят. У меня, ажник, слюна потекла.
— Бабка у них была сильная. Как она отчихвостила энтого генерала!
— А кто у их дверей двое стояли? Контролеры?
— Нет. Это слуги ихние, лакеи. Уборщики.
— Эй… дочка! — радостно засветился Аникин.
Борис не терял ее из вида и заметил, как она шла берегом реки. Появилась для всех внезапно, но не для него. Приблизилась. Борис проворно убрал косу с ее пути. И как не бывало разламывающей усталости.
Пока здоровалась, раскладывала тряпочку на пеньке, подобие скатерти, в душах у мужиков царил праздник. Золотые Настины волосы рассыпались по загорелым плечам и взлетали при каждом движении. Словно для того, чтобы подчеркнуть прелесть фигуры. В ее лице не было и следа той абсолютной, не волнующей правильности, которая принимается за красоту. Но когда она, внутренне преображенная волнением и радостью встречи, смотрела перед собой, лицо ее неуловимо изменялось, светилось радостью, и она становилась удивительно хороша. Борис почувствовал, что для него она переменила обычную свою прическу, и не мог отвести глаз.
Настя выставила на самодельный столик крынку со сметаной, хлеб. И протянула бутылку молока Борису. Готовилась, значит…
— А это вам! Поскольку вы у нас одинокий.
— Как одинокий? У него жена есть. Ты чего, дочь? — уставился Аникин.
Однако Настю нелегко было сбить. Ничего не изменилось, не затуманилось в ее улыбке. Может, нарочно бросила про «одиночество».
— Ну… это… Я имею в виду… без дома… без хозяйства. Он меня понимает, — засмеялась Настя.
И Борис всем своим видом дал понять, что понимает всецело и одобряет каждый ее жест. Настя посмотрела мельком на него, как бы закрепляя взглядом тайное согласие. Этот незнакомый парень в голубой рубашке с закатанными рукавами, легких брюках, заправленных в сапоги, с первых дней вызвал в ней беспокойство. Как это так? Не обратил на нее внимания!.. Ах… ах! Зато теперь обратил.
Ветер, трепавший самодельную скатерку, вдруг рванул и опрокинул стаканы. Погода быстро менялась, и Борис только сейчас это заметил. Капли дождя рассеялись в сильном ветре. Настя собрала посуду, и все сообща двинулись в обратный путь. Настя держалась рядом с Борисом. И он это ощущал каждую секунду.