Вторжение
Шрифт:
После тщательного досмотра комбината, вернулся ближе к его центру. Здесь располагаются несколько десятков различных домов, какие то из них на колёсах, какие то на грунте стоят, где то вижу окошки, где то их вовсе нет. Загляну в каждый, в одном из них мне ночевать.
Факт, об отсутствии ангара и на этой стройке, воспринял на удивление спокойно. Почему? Не знаю. Может несильно надеялся на успех, отправляясь сюда. А может просто свыкся с мыслью о том, что он для меня не станет лёгкой добычей? Как бы там ни было, но я снова его не нашёл. А есть ли вообще, этот мифический ангар?
— Да хрен с ним. Дома буду разбираться. Завтра. Мне бы сегодняшнюю ночь пережить, да завтрашний день продержаться. В который уже раз, между прочим — подвёл я итог кратким размышлениям
ГЛАВА 19
Дом с печкой, на стройке, имелся один. Остальные отапливались различными устройствами, работающими на электричестве. В каком то из них стоял приличный обогреватель, где то дешёвый тен, а в некоторых я обнаружил натуральные поделки, умельцев много, чего только им на ум не взбредёт. Вот и печку соорудил тоже умелец, руки бы ему за неё оторвать. Кто же тебя научил такому, неведомый изобретатель? На кирпичах бочка стоит, из под какой то горючки, на ней лист, в нём труба торчит, а её колено уходит в плохо заткнутое, насквозь промёрзшее окно. Всё просто, аж до тошноты и техники безопасности никакой. Ладно, хоть дрова заранее заготовил, мелкие и сухие, и на том спасибо. Сейчас они хорошо горят.
Я сидел возле убогого безобразия и ждал, когда подогреется чай. Вылил его из бутылки в кружку, поставил на лист и жду. Чайник в бытовке кто то оставил и даже воду из него не убрал, а она ещё к тому же и не замёрзла, но пить неведомо что, воздержался, расстройство желудка нам ни к чему. Вообще домик представляет из себя что то среднее между забегаловкой, для решения рабочих вопросов и жилищем для лиц, совсем не страдающих от них. Стол, стул, лампа, тетради, полка и папки на ней — это понятно, но для чего здесь кровать. Высотой она ровно в три кирпича, стоящие снизу, шириной в четыре доски, лежащие на них, а по мягкости приравнена к тряпкам, наваленным сверху и по удобству не лучше грязного мешка, приспособленного для головы. Может это раньше было сторожкой, где сторожа торчали весь день? Хотя, как минимум матрац, они могли себе позволить. Или начальство за ними очень строго следило? Поэтому они и сооружали, ближе к ночи, спальное место из того, что было под рукой? Ладно, чёрт с ними. Было и прошло. Сейчас свеча горит, чай в кружке подогрелся, можно резать сало, сухарь доставать и пробовать совместить, то и другое. Как ни странно, но бутерброд получился на славу. Тонкий сухарик, сала огромный ломоть, сверху соль, отыскал у старых хозяев, ешь не хочу. Соврал. Хочу, ещё как хочу. Вот оприходую сооружённую непонятку, ещё и тушёнку открою, она будет на десерт. Красота. Зубы вцепились в еду мёртвой хваткой, рот почти полностью наполнился слюной и в это самое время дверь открывается, и в неё входит — самый настоящий, «снежный человек». Вот оно, свершилось. Наконец то мы друг друга нашли. Смотрим не моргая, глаза в глаза, не в силах ни слова сказать. Я с салом в зубах, он с круглыми «шарами», делающими ещё круглее его красное лицо.
— Ты кто? — выплюнув прямо на пол, то что успел откусить, строго спрашиваю я отмороженного пришельца.
— Хей. Ен суомалайнен. Хуйлата? — шустро ответил он и спросил.
— Че-го?! Да ты на кого падла, пасть разинул?! — вытаскивая из кармана пистолет, возмутился я его вопросу. — Ну ка, на пол! Быстро! Сука!
Я вскочил на ноги и двинулся на матерщинника, тыкая дулом в его обнаглевшую, красную морду.
— Быстро, я сказал! Рожа! Я, кому говорю! — продолжал я орать, напрочь позабыв о собственных умениях.
Ещё бы я не орал. Какая то странная тварь, врывается в прогретое помещение, не закрывает за собой двери и толком ничего не сказав ярлыки вешает, на моё одухотворённое лицо. Злость закипала, выплёскиваясь за край, а я и не сдерживал её. Сделал ещё два шага и с силой вмазал незнакомцу прямо в ухо, своим пролетарским, давно немытым кулаком.
— Слышь ты. Как там тебя? Хорош валяться. Подымайся — успокоившись и сообразив, что перестарался, пытался я привести в чувство соседа по Земле.
После того, как он свалился словно подкошенный, я вспомнил, где сейчас нахожусь и кто тут трудился рядом с нашими работягами. Мужик, наверняка, обычный финн и его слова, с высокой долей вероятности, не являются ругательными. Скорее всего у них, просто язык такой, заковыристый.
— Ну вот. Молодец. Давай, давай. Нечего тут валяться — увидев наконец то, что глаза у иностранца открылись, сказал я ему и приподнял за воротник. — Ты браток сам виноват. Кто же входит в помещение и… Ни здрасте тебе… Не поинтересовался о здоровье… Про погоду не спросил. А сразу…
— Да, да. Товарищ. Брат — присев на странную кроватку, скороговоркой заговорил мужчина, сильно проявляя свой зарубежный акцент.
— Чего ж ты? Всё же знаешь. Сразу надо было с этого начинать — улыбнувшись ему в ответ, миролюбиво проговорил я и ласково спросил, всё ещё продолжавшего приходить в чувство, иностранного гражданина. — Сало будешь?
— Сала — переспросил он.
— Да сало, сало — подтвердил я и для большей наглядности ткнул пальцем в огромный кусок.
— Кюлля, кюлля — закивал пострадавший головой, жадно вцепившись глазами в красочный, русский продукт. Изголодался наверное, бедолага.
Ел финский гастарбайтер, отчего то глядя на него у меня именно такое слово всплыло в голове, жадно, некрасиво, но с огромным аппетитом. Минут через десять от сала почти ничего не осталось, хотя сухарей мужчина слопал всего два. Закончив жевать, он без промедления сдёрнул со стола чайник и сунув себе в рот его нос, начал усердно оттуда хлебать. Пока иноземец, ну скажем так, кушал и грязную воду из чумазой посудины пил, я между делом проверил его нервную систему, но никаких чужеродных меток в ней не нашёл. И это очень странно. Как он умудрился ничего не подхватить, в той беспрецедентной суматохе, что тут совсем недавно была? Сделаю зарубку, в своём кристально чистом уме и порасспрошу его на досуге, если получится выучить финский язык. В данный же момент, из его путанных мыслей, мне почти ничего не понятно. Нет, их много, даже очень, но думает он на своём языке. И сделать так, чтобы этот иностранный парень испытывал ко мне лояльность, я тоже сейчас пожалуй не смогу. Хотя, стоп. Есть одна мыслишка и я попробую её немедленно в жизнь воплотить.
— Я Алексей. Алёхин — ударив по груди, своей правой рукой, представился сам и спросил иностранца, ткнув в него пальцем левой руки. — А ты?
— Понималь — перетирая на зубах остатки сала, степенно сказал незнакомец. — Много русский. Знать.
— Отлично. А то я по вашему, ни бум бум — с радостью поддержал я сомнительную беседу.
— Пе-кка. Ха-ло-нен — сделав жест очень похожий на мой, гордо заявил сын финского народа.
— Очень приятно — живо прореагировал я и протянул ему руку на встречу.
Пожатие преднамеренно было долгим. С его помощью я усилил внутреннюю теплоту, направленную в круглую голову финна и если судить по тому, как он мне заулыбался, она до него почти сразу дошла. Ну вот и здорово, теперь у меня и за границей будет родственник, в виде сводного брата.
Вечер был насыщенным для меня и питательным для Пекка. В мой багаж упало примерно слов сто, из разговорного жанра, а в его желудок тушёнка, сардины и сухари, разваренные в кипятке, что он соорудил из снега. Говорили долго, особенно Халонен, ему видно многое требовалось рассказать. Понятно, что мне было мало чего понятно из его слов, но я с готовностью кивал ему головой. Брат всё таки, свежеприобретённый. Нельзя в грязь лицом, родича макать.
Спать прилег прямо на пол, хотя братишка настойчиво предлагал собственную кровать. Не воспользовался. Тулуп будет помягче, да и хозяину дома сегодня надо хорошенько поспать. Завтра ему будет очень трудно, лыж у него нет, а до города нам долго топать. Ночью ничего не снилось и никто не мешал, как закрыл глаза в десять тридцать восемь, так и открыл, как будто и не спал совсем, но уже в шесть двадцать девять. Спросонья и в темноте, не очень понял, где нахожусь и почему лежу на полу. Помог «друг детства» — Пекка, принёсший с мороза свежие дрова.