Введение в философию

Ясперс Карл Теодор

В мире над нами стремятся господствовать силы, которые сбивают нас с ног и повергают в прах: страх перед будущим, опасение за то, к чему ты привязан, озабоченность перед лицом угрожающих возможностей. Вопреки всем этим силам человек, находясь перед лицом смерти, возможно, сумеет достичь того особого доверия, которое все же позволит ему умереть спокойно даже в самых исключительных, неясных и лишенных всякого смысла обстоятельствах.

Доверие к бытийной основе может выражаться как бескорыстная благодарность, как спокойствие, обретаемое в вере в бытие Бога.

В жизни наша свобода находится в таком состоянии, как будто мы чувствуем помощь оттуда.

Многобожие видит в богах и демонах помощников и противников. "Некий бог содеял это" — таково осознание событий и собственных действий; такое сознание растет и освящает их, однако позволяет им также распадаться в многообразии витальных и духовных возможностей существования.

Напротив, помощь Бога в подлинном бытии самости, которое знает о своей радикальной зависимости в этом вопросе, — это помощь одного-единого (des Einen). Если Бог есть, нет никаких демонов.

Божья помощь часто воспринимается в каком-то узко определенном смысле и тем самым становится для нас недосягаемой. Это происходит, например, когда молитва — как встреча с невидимым Богом — соскальзывает от тишайшего, безмолвного созерцания, страстного поиска руки личного Бога к взываниям к этому Богу ради целей, связанных с потребностями нашего существования.

Человеку, для которого жизнь обрела прозрачность, все возможности, в том числе и безвыходные ситуации, ведущие к полному уничтожению, дарованы Богом. В таком случае каждая ситуация выступает как задача для свободы человека, который в ней находится, растет и терпит крушение. Эта задача, однако, не определяется в полной мере как имманентная нацеленность на счастье, но становится ясной прежде всего благодаря трансценденции — этой единственной действительности — и открывающейся в ней безусловности любви, которая, опираясь на собственный разум, в бесконечной открытости видит то, что есть и в реальностях мира может прочитывать шифры трансценденции.

Священники, пожалуй, бросят упрек высокомерному самоуправству отдельного человека, который определяет свое отношение к Богу философствованием. Они требуют послушания явленному в откровении Богу. Им можно ответить следующее: отдельный философствующий человек там, где решения относительно его носят глубинный характер, верит, что послушен Богу, не зная с объективной гарантией, чего хочет Бог, напротив, — постоянно рискуя. Бог действует через свободное решение отдельного человека.

Священники смешивают послушание Богу и послушание существующим в мире инстанциям церкви, книгам и законам, которые считаются прямыми откровениями.

В конце концов, хотя истинное совпадение между послушанием объективным инстанциям в мире и послушанием изначально познанной воле Бога и возможно, за такое совпадение надо бороться.

Если познаваемая отдельным человеком воля Бога противоречит объективным инстанциям, то возникает соблазн произвола, соблазн уклониться от того, чтобы пройти проверку в сфере всеобщего и общественного. Если же, наоборот, объективная инстанция противоречит ощущаемой отдельным человеком воле Бога, то возникает соблазн уклониться от риска быть послушным Богу, когда, слушая волю его из самой действительности, мы отваживаемся также идти против объективных инстанций.

Есть некоторая растерянность и беспомощность в том, чтобы доверительно ухватиться за законы и приказы авторитета. И, напротив, есть нарастающая энергия ответственности отдельного человека в таком слушании, которое исходит из действительности в ее целостности.

Ранг человеческого бытия определяется глубиной, исходя из которой оно в этом слушании обретает свое направляющее руководство.

Бытие человека — это становление человека.

7. Мир

Мы называем реальностью то, с чем соприкасаемся в практике, что оказывает нам сопротивление в обхождении с вещами, с чем-то живым, с людьми, или становится для нас материалом. Мы узнаем реальность в повседневном обращении, в навыке ручного труда, в техническом обустройстве, в усвоенном нами обхождении с людьми, в методическом упорядочивании и управлении.

То, что встречается в практике, проясняется в научном познании, а затем в качестве знания о реальности снова предоставляется в распоряжение новой практике. Однако наука о реальности изначально превосходит непосредственные интересы существования. Практика, которая как опыт освоения сопротивляющегося является еще и постоянной борьбой, представляет собой лишь один из истоков науки. Человек независимо от любых практических интересов хочет знать, что происходит в действительности. Более глубокий исток науки — это чистое, полное самоотречения созерцание, всматривающееся самоуглубление, вслушивание в ответы, которые исходят из самого мира.

Знание является научным благодаря методу, благодаря систематическому единству всего, что так или иначе познано, это, значит благодаря тому, что, отталкиваясь от многочисленных разрозненных фактов, познающий выходит к принципам, в которых разрозненное связывается воедино.

Это знание реальности, очевидно, должно находить свое завершение в картине мира. Вся реальность должна представать перед глазами в картине мира как один-единственный, самодовлеющий ("uberall in sich bezogene) мир, как мировое целое. Если знание, как полагают, всякий раз оказывается несовершенным и нуждается в корректировке, то все-таки можно утверждать, что всякий раз оно является результатом познания и, в принципе, достижимо в такой форме, в которой бытие как реальность в целом становится доступным. Картина мира должна охватывать совокупность связанного в себе знания. Разнообразные картины мира появились уже в самом начале человеческого познания; и всякий раз познающий хотел иметь единственную картину мира, чтобы в ней обрести уверенность относительно целого.

Примечательно и богато последствиями то, что поиск единой всеобъемлющей картины мира, в которой мир становится закрытым целым — это столь само собой разумеющееся желание тотального мировоззрения, — покоится на принципиальном заблуждении, проясненном только в недавнее время.

Критическая наука в своем развитии учит, что до сих пор не только любая картина мира рушилась как ложная, но многократно и принципиально менялись в своих основаниях и систематические сферы познания, исследование которых действительно является задачей науки. Это становится тем яснее, чем плодотворнее развивается познание. В то время как исследуемые области приобретают все более универсальный характер (прежде всего в физике), все решительнее обнаруживаются скачкообразные разрывы между ними: между физическим миром, миром жизни, миром души, миром духа. Хотя эти миры и находятся во взаимосвязи, они упорядочены в ступенчатой последовательности таким образом, что реальность более поздней ступени для своего существования предполагает реальность более ранней, тогда как реальность более ранней, кажется, может существовать и без реальности позднейшей ступени. Например: нет жизни без материи, материя же существует и без жизни. Было бы напрасным усилием пытаться вывести более поздние ступени из более ранних, причем каждый раз скачок между ними обнаруживался бы только более явственно. Целостность мира, которой принадлежат все познаваемые и поддающиеся исследованию единства, сама не является единством, подчиняющимся какой-либо объемлющей теории, как могла бы предположить это заранее идея исследования. Нет никакой картины мира, есть только систематика наук.

Картины мира всегда являются партикулярными мирами познания, которые ложно абсолютизированы до мирового бытия вообще. Из различных исследовательских идей, имеющих принципиальный характер, когда-нибудь вырастают специфические перспективы. Любая картина мира является только его фрагментом; мир не превращается в картину. "Научная картина мира" в отличие от мифологической сама всегда была новой мифологической картиной с научными средствами и скудным мифологическим содержанием.

Мир не является предметом: мы всегда существуем в мире и в нем у нас есть предметы, но никогда сам мир не является для нас предметом. Как бы далеко ни простирались горизонты нашего методического исследования — особенно в астрономической картине звездного тумана, где наш Млечный Путь с его миллиардами солнц является лишь одним среди миллионов, и в математической картине универсальной материи, — мы всегда видим только аспекты явлений, а не основу вещей, не мир в целом.