Вверх тормашками в наоборот

Ночь Ева

Вот она снова открывает рот, чтобы визжать и возмущаться. Он быстро впечатывает ладонь прямо ей в лицо, чутко прислушиваясь к ночи. Крепкие зубы мстительно вгрызаются в мякоть, но боли он почти не чувствует: есть кое-что поважнее прокушенной ладони и сумасшедшей девчонки.

Комья земли летят из-под когтей, глухо шлёпаются и ложатся неровными кучками. Трава съёживается, скручивается и умирает от горячего дыхания. Глухо вибрируют искалеченные мимеи и начинают плакать тонко-тонко, почти неуловимо для человеческого уха. Но он слышит их плач

страха и ужаса.

Фаэтон заносит на повороте, но эту наездницу трудно испугать или вышвырнуть прочь. Тонкий огненный хлыст цепляется за ночной воздух и чертит знак ступора.

— Геллан, Геллан… — ах, сколько власти и издевательской укоризны в этом голосе, от которого волосы невольно встают дыбом. — Отдай небесный груз — и отправляйся домой.

Ага, девчонка наконец притихла, замерла. Он чувствует её испуг и напряжение. Челюсти разжимаются, горячая струйка крови из прокушенной ладони течёт за рукав, но ему сейчас всё равно. Маленький небесный зверёк прижимается к нему, инстинктивно ища защиты. Не бойся. Никто не собирается тебя бросать в пасть огненной ведьмы.

— И тебе доброй ночи, о могучая сайна Пиррия.

— Отдай груз, выродок. — огненный хлыст рвёт темень на два полотна.

Гийны вспарывают когтями землю и дышат пламенным смрадом. Главное, чтобы Савр не струсил. Но конь стоит, как вкопанный, прикрыв глаза большими ушами.

— Ты не любишь церемоний, да, Пирр? И ты знаешь ответ. Тебе незачем было тарахтеть сюда, распугивая живность и губя природность.

Пиррия хищно скалится. Узкая ладонь сжимает танцующий огонь хлыста, в свете которого на мгновение вспыхивает кровавый камень, намертво впаянный в глазной зуб.

— Я пришла забрать то, что принадлежит мне! — Алые волосы поднимаются змеями, скручиваются в спирали и падают на плечи жидким тяжёлым пламенем.

Да она в бешенстве, о, дикие боги!

— Ты опоздала, Пирр. И прекрасно знаешь это. Небесный груз мой.

Он чувствует, как девчонка переводит дух и украдкой натягивает тёмный капюшон поглубже на голову. Прячься, прячься. Правильно.

— Это моё предсказание и мой дар! Ты не смеешь… — шипит она яростно. Голос её сливается с шипением гийнов.

— Но ты опоздала. — твёрдо и холодно говорит он. Так холодно, что пар вырывается из уст и покрывает изморозью остатки живой травы. Гийны выгибают змеистые шеи и невольно пятятся. Тонкий хлыст, сломанный пополам, летит на землю, но уже не может причинить вреда.

— Ты ещё пожалеешь, грязный выродок, что посмел встать на моём пути!

— Не в первый и не в последний раз, Пирр. Не стоит мне угрожать. Небесная дань пришла ко мне, и я не отказался от неё. Поэтому езжай своей дорогой. Не надо нарушать того, что уже свершилось.

Взгляд Пиррии способен испепелить кого угодно. Особенно такой. Особенно сейчас, когда она сжимает в ладонях свои огненные пряди и хлещет ими гийнов, которые опоздали. Но гийны тут ни при чём. Об этом знает она, знает и он.

Фаэтон поднимается в воздух и исчезает, оставив за собой запах гари и росчерк алой молнии.

Геллан слышит, как сползают с глаз уши Савра. Слышит, как колотится сердце в груди. Чувствует боль в ладони и видит огромные испуганные глаза девчонки.

— Что это было? — тоненько спрашивает она.

— Урок танцев, — брякает он в ответ первое, что приходит в голову. — Не бойся, уже всё позади.

— Или только начинается. — бормочет она, снимая капюшон с головы и неуклюже перебрасывая ногу через круп Савра. Она так и сидит лицом к нему. Нахохлившаяся, растрёпанная, злая.

— Если не будешь держаться за меня — упадёшь. А если упадёшь — перестанешь быть моим грузом.

Ей не видно искру улыбки, что коснулась его глаз. Она тут же зажимает в кулачках ткань его плаща. Затем ойкает, разжимает руки и лезет себе за пазуху. Что там ещё?

Тонко звякают мимеи и начинают светиться. Из странного балахона девчонки выглядывает любопытная мордочка. Мимеи млеют от восторга и оживают. Стебли срастаются мгновенно, ласковые усики закручиваются, завиваются. Из почек вырываются бутоны, из бутонов раскрываются лепестки, открывая нежную сердцевину, — светящуюся розовым перламутром горошину.

Только что умирающие заросли снова живы. Более того — цветут, разрастаются, движутся ковром по выжженной, искалеченной земле. Движутся и исцеляют. Вот тёплая лиана обвила прокушенную ладонь, погладила — и нет больше крови и ранки. Вот застенчивый бутон нежно коснулся щеки девчонки и стёр ссадину. Вот цветы со светящимися сердцевинами облепили уши Савра, избавили от клещей и, отделившись от материнского растения, мерцающими звёздами повисли на мягкой шерсти животного.

Мимеи взяли девчонку в кольцо, свили колыбель, приподняли и усадили, как королеву, на трон. Но он почти не замечал всего этого. Так, краем сознания и зрения улавливал… Он смотрел на ритмично сжимающийся носик, блестящие глазки и радужное сияние. На груди у девчонки пригрелся мерцатель. Толстенький, мягенький, самый-самый красивый, самый-самый лучший. Такой, какого ему не удалось изловить за всю свою жизнь.

— По крайней мере, Мила не останется без подарка, — пробормотал он и пощекотал плюшевый носик пальцем. Мерцатель в ответ благосклонно потерся щёчкой о его руку, оставляя радужный светящийся след, который тут же жадно слизали мимеи.

— Всем спасибо, а нам пора домой.

Мимеи жалобно вдохнули, но расступились.

Трудно удержаться от смеха, глядя на девчонку. Лицо в радужных разводах. В волосах — плоды мимеи, глаза на пол-лица.

— Это что за фигня была только что?

Он пожал плечами:

— Я тебя не понимаю. Странные слова какие-то говоришь. Я устал. Поехали. А матушка всё же была права.

Савр бодро потрусил в ночь, которая не казалась уже ни тёмной, ни тихой. Следом шуршали мимеи, сопровождая их на расстоянии, ещё не в силах оторваться от запаха и света мерцателя.