Вверх тормашками в наоборот
Шрифт:
Пробный, но ложный шар: взять к себе этого гайдана — всё равно что посадить на нос соглядатая.
Лерран склоняет голову набок и смотрит на Панграва долгим взглядом, чуть приподняв бровь в немой усмешке.
— А мальчик нуждается в уроках? — спрашивает, не ожидая ответа. — Вряд ли я гожусь на роль хорошего учителя. Ещё ненароком подпорчу его золотую кожу, чем вызову твое величайшее неудовольствие.
Панграв отрывисто смеётся. Смех звучит громко и не касается глаз старого пройдохи.
— Ну, не так уж ты и плох, как хочешь казаться, но я уважаю твоё желание держаться в стороне от
Панграв делает паузу — Лерран внутренне настораживается, но по безмятежному лицу ничего не прочесть: он ждал, он готов.
— Нашептали мне мудрые люди, что ты зачастил в город, но не просто так, а по делу. Поговаривают, ты скупаешь солнечные камни…
— Что в этом плохого? — поднимает красивую бровь Лерран и невозмутимо делает глоток нектара из бокала.
— Водишь знакомства с какими-то странными личностями, — продолжает властитель Зоуинмархага, словно не расслышав вопроса. — Все, кто так или иначе связывается с бродягами, заканчивают плохо. Очень плохо. Я беспокоюсь о тебе, Лерран. Не хотелось бы услышать однажды, что валяешься ты на свалке убитый и обезображенный. Солнечные камни слепят… А кто алкает их жадно, превращается в ничто, даже если остаётся жив.
Панграв вперивает в Леррана колючий взгляд — холодный, безжалостный, по-змеиному неподвижный. Лерран выдерживает атаку. Спокойно, без эмоций и волнения.
— Я не коллекционирую камни ради камней, не трясусь над ними жадно, как скряга, не подменяю жизнь на холод блестяшек. Драгоценности нужны мне для дела.
— Вот это-то меня и тревожит больше всего, — тянет слова хитрый гайдан.
— Я собираюсь прикупить новые земли и отправиться в путешествие, Плат не всегда в чести, а камни открывают двери охотнее.
— Что-то подсказывает мне, что это не вся правда, но другой ты не скажешь, да, Лерран? Моё дело побеспокоиться. Ты не совсем чужой для меня, мальчик. Я знавал твоих родителей и качал тебя на коленях.
Если он хотел надавить на сентиментальность, то Леррана не задевало прошлое: он почти не знал отца и мать, а то, что он помнил о них, не заставляло пускать слезу, свято чтить их память или мстить разбойникам, которые отправили родителей на небеса, сделав его наследником всех земель и богатств в семнадцать лет. Благо, больше не было братьев, а особенно сестёр, что могли оспорить его наследство.
Он знал: смерть родителей не случайность. Догадывался, что кому-то выгодно было убрать родителей и подобраться к нему, но Обирайна переиначила планы, а Лерран постарался, чтобы огибали его замок и земли двадцатой дорогой даже мысленно. Он так хотел, он этого добился.
— Я ценю твою заботу, Панграв, — Лерран почтительно склонил голову. Прядь тёмных волос упала на глаза, как крыло птицы. — Но я не делаю ничего предосудительного, а в моих намерениях и целях нет опасности или угрозы. Ни для меня, ни для других людей.
Последние слова он произнёс с нажимом, давая понять, что разговор окончен. Панграв сокрушённо вздыхает, лицемерно качает головой, но это последние аккорды в его партии — он это понимает. Более того — не надеялся узнать нечто важное. Он хотел лишь прощупать почву, чтобы увереннее расставлять свои капканы.
— Ну и славно, мальчик мой, ну и славно… Отдохни, наберись сил, развлекись.
Властитель хлопнул в ладоши, откуда-то потекла тягучая мелодия: немного печальная, слегка заунывная, но расслабляющая, заставляющая забыть о делах. Три девушки танцуют: гибкие тела колышутся, как лианы, извиваются томительно и медленно. Кажется, будто у них нет костей…
Леррану хочется встать и уйти. Подальше от Панграва, его дев, полукровки-сына, что продолжает стоять неподвижно, но понимает: поспешный уход — это бегство, проигрыш, ещё большие сомнения в голове властителя-интригана. Поэтому он остаётся, ест, пьёт, с интересом меряет глазами девиц.
Лерран знает: если он затаится и перестанет делать то, что делал до этого, Панграв насторожится ещё больше. Поэтому нужно идти к цели по намеченному пути, но осторожнее, мягче, виртуознее. Так, как умеет делать только он. Так, чтобы никто не догадался, какой шаг будет следующим.
Глава 35. Побег на озеро. Дара
Ночью выпал снег.
Неуловимая Аха позаботилась о толстых колготах и тёплом плащике для меня — коротеньком, с меховой оторочкой и капюшоном. Первым делом я хотела проигнорировать сии нововведения, но, выглянув в узкую бойницу, которую язык окном называть не поворачивался, поняла, что выделываться не стоит.
Кроме этого, у меня появился выбор сапожек, новых сарафанчиков, платков и прочих мелочей. Обрастала одеждой, как кошка шерстью.
Кажется, время здесь течёт по-другому, а может, события перестроили меня: спала я как убитая, вставала ни свет ни заря, и вечно меня несло на встречу приключениям.
С того памятного дня, когда Геллан грохнул кольцеглота, прошла, наверное, неделя. Никаких особых страстей-мордастей больше не случалось.
По утрам, если удавалось ускользнуть от всевидящего ока господина Зануды, я отправлялась в сад, к толстеющей Тяпке, или на конюшню, где ждал меня Ушан. Мы подружились с Саем, он учил меня ухаживать за ослом и лошадьми, а в промежутках между заботами мы болтали, смеялись, шутили. Сай угощал вкуснющими бутербродами огромнейших размеров и чем-то навроде чая, который готовила его мама из листьев и веточек тех самых желто-коричневых деревьев, что росли во дворе.
Вуг сторонился меня, но я видела, как он прислушивается к нашей болтовне, выполняя работу на конюшне. Сай оказался совой. Я ещё никогда не видела сов так близко! Иногда я просила его преобразиться, он с удовольствием делал это, и я могла посмотреть на его круглые глаза, погладить коричнево-чёрные перышки, потрогать уши с кисточками. Вугу это не нравилось, но я старалась не смотреть на его вечно хмурое, недовольное лицо.
Геллан пытался пресекать мои побеги и беспорядочные передвижения, но почти сразу у меня появился союзник — Мила. Мы будили друг друга и на пару смывались, пока Геллан спал или занимался важными властительными делами.