Шрифт:
МАРК ЛОУРЕНС «ВЫБОР РЕЖИМА»
Перевод с английского: Bazalmont, SchwammKopf, Paloozer, 2014–2015.
Вычитка и редактура: SchwammKopf, Zhuzh, Paloozer, Lyuda_m, Rediens, Inoplanetjanec.
Для booktran.ru и vk.com/alldarkfantasy, 2015.
Когда меня спросили, смогу ли я написать короткий рассказ, основанный на моей трилогии о Разрушенной
В конце концов, эта попытка доставила мне удовольствие!
Они называют меня чудовищем. Так и есть. Иначе тяжесть моих преступлений пригвоздила бы меня к земле. Я калечил и убивал. Если бы гора, на которой мы стояли, была немного повыше, я мог бы прирезать самих ангелов на небесах. Мне нет дела до людских обвинений. К обвинениям у меня такое же отношение, как к дождю, что поливает меня сейчас и струйками стекает по лицу и телу. Я сплевываю дождь и с ним их никчемные обвинения. От них все равно только кислый привкус.
— Не останавливайся!
С этими словами он бьет меня по плечам огромной, гладкой от частого использования дубиной. Уже представляю выражение его лица, когда я заставлю его сожрать эту штуку. Они зовут его Эйвери.
Из двадцати бойцов, что захватили нас на Орлантской дороге, осталось пятеро. Они нас теперь и конвоируют. Вообще-то такой человек, как нубанец, так легко не сдается, но двое против двадцати имеют мало шансов, особенно когда один из этих двоих еще ребенок. Нубанец сдался еще до того, как лошади Выбранных успели нас окружить. Из-за чрезмерной гордости на принятие такого же решения у меня ушло больше времени.
— Шевелись!
Сзади под колено ударяют дубинкой, и меня резко подкашивает, а из-под ног с тропы сыплются и летят под откос камни. Кожу на запястьях натирает веревка, на которую мы сменили свое оружие. Зато теперь появилась возможность сбежать, так как доставить нас в горы на суд они отправили только пятерых. Как бы то ни было, у двоих против пяти больше шансов.
Впереди меня весь сгорбленный шагает нубанец, закрываясь от ливня широченными плечами. Не будь его руки связаны, он смог бы задушить четверых, в то время пока я скармливал бы Эйвери его же дубинку.
Там, на Орлантской дороге, нубанец скинул с плеч арбалет и позволил ему упасть. Положил короткий меч на землю, оставив только нож в сапоге на случай, если вдруг его не станут обыскивать.
— Один черный, как дьявол, а другому нет и тринадцати! — крикнул Эйвери, когда они окружили нас. Лошади били копытами и хлестали хвостами.
Второй всадник перегнулся в седле и отвесил Эйвери пощечину. Превосходный удар, от которого остался белый отпечаток руки на красной щеке.
— Так кто судья? — спросил худощавый седой мужчина с цепким взглядом.
— Судья — Арка, выборщик Джон. — Эйвери, проталкивая слова сквозь стиснутые зубы, сердито взглянул на меня так, будто это моя рука отпечаталась на его лице.
— Арка. — Выборщик Джон кивнул, переводя взгляд с одного мужчины на другого. — Судья — Арка. Не ты, не я. Арка говорит за небеса. — Он проехал между нами. — И если этот человек или этот мальчишка — Выбранные, они станут вашими братьями!
И вот мы идем вдвоем, промокшие, замерзшие, избитые. Идем в гору, на суд, связанные и подгоняемые дубинкой Эйвери, а остальные четверо следят, чтобы мы не сделали и шага в сторону.
Опустив голову, я осторожно делаю каждый шаг, дождь струится с моих черных волос. Я размышляю об этой их Арке, ломая голову, как Арка может судить и что она может сказать. По всей видимости, ее слова имеют власть. Такую большую, что она удерживает разрозненную банду выборщика Джона вместе и заставляет подчиняться ему.
— Если ты окажешься Выбранным, то будешь ездить со мной, — сказал он.
— А если нет? — пробасил нубанец.
— Не будешь.
Вот и все, что требовалось для того, чтобы стать одним из знаменитых своей преданностью и дисциплиной Выбранных — тех, кто внушал страх всем северным графствам Орланта. Людей хватали без разбора прямо на дороге и тайно судили, не руководствуясь ничем, кроме одобрения некой Арки, которая, без сомнения, является реликвией Зодчих, непостижимой игрушкой, которая пережила войну.
Вода сбегает ручьями между моих сапог, окрашивая их потертую кожу черным.
— Черт!
Крик Эйвери переходит во что-то нечленораздельное, когда он поскальзывается и начинает падать. Ему не помогает даже дубинка. Он распластывается на склоне холма и мгновение лежит, не понимая, что случилось. Когда же он начинает подниматься, я прыгаю вперед и, перенеся весь свой вес на колено, наваливаюсь ему сзади на шею. Звук ломаемого позвоночника растворяется в дожде. Упершись связанными руками в его спину, мне удается встать раньше, чем остальные успевают добраться до меня. Эйвери не встает, не двигается и не стонет.
Чьи-то грубые руки тащат меня назад, лезвие у моего горла холоднее, чем ветер. Джон стоит передо мной, в его остекленевших глазах, непривычных к подобным эмоциям, намек на потрясение.
— Ты убил его! — кричит он, пальцы на рукоятке меча сжимаются и разжимаются не переставая.
— Так кто судья? — кричу я в ответ, и из моего горла рвется наружу смех.
До девяти лет я спал глубоко в мечтах, что закрывают нас от мира. Тернии разбудили меня. Они открыли для меня резкий вкус новых истин. Удерживали, когда мой маленький брат умирал, и бесконечно долго не отпускали из своих объятий, пока люди моего дяди убивали мать. Я проснулся злым на весь мир, готовым вернуть ему больше боли, чем получил.
— Я готов встретиться с Аркой и выслушать ее решение, — сказал я. — Потому что, если ее устами говорит само небо, мне есть, что ему ответить.
Глубоко в гряде облаков рикошетит молния, заставляя грозовые тучи светиться и на одно биение сердца озаряя склоны светом. Молотит дождь, обжигая ледяным холодом, но я горю от воспоминаний о терниях и лихорадке, которую шипы вложили в мою кровь. Ливню не смыть моих грехов, эти пятна уже не отмыть водой. Горечь ран от терний уже не подсластить. Но небесная Арка ждет, и вдруг я сильно захотел, чтобы она молвила обо мне.