Выбор

Взросление

Я родился в деревне Илебники. В ней провёл детство – помогал папе колоть дрова, маме стирать бельё, а бабушке прибираться по дому. Дедушка только забивал сырым табаком треснувшую трубку, сидя на завалинке за баней, и ругал всех почём зря. Он был совсем старый. Когда их c бабушкой женили, как самых здоровых в округе, ей было всего девятнадцать, а ему – тридцать пять.

Папе с мамой повезло жениться по согласию. Папа у меня сапожник и пришёл из соседней деревни. Ох, какие сапоги крепкие делает! Все наши его за это уважают. Кожу сам подготавливает.

Непросто жить в деревне, выдержка нужна и стойкость характера. И куда деваться. Проснулся позже крика петуха – двойную норму воды натаскай. А потом – бегом на поле, иначе не успеешь колосья пожать и зимой есть нечего будет.

Да, непросто… Так они там и живут, наверное. Обо мне вспоминают. Ведь воспитали, работали без продыху. Однажды дедушка продал на осенней ярмарке ружьё и подарил набор сладких-пресладких конфет. Я ел эту коробку целый год. Конфет было двенадцать, по числу месяцев. Я разрешал себе откусить кусочек в первый день месяца, утром, и сразу же в последний, ночью. Сначала я предлагал конфеты всем домашним, но они отводили глаза и отнекивались. А потом я и предлагать забыл.

Десять лет назад это было. Когда возраст подошёл, меня спрятали в высохшем колодце. Конечно, знали, что всё равно найдут. Конечно, знали, что всё, что потом будет. Но – надеялись. Мама и бабушка, схватившись друг за друга, смотрели на меня сквозь слёзы, но ещё более горько было видеть красные глаза отца. А дедушка до этого не дожил.

Меня изъяли. Спасли. Э-ва-ку-и-ро-ва-ли.

Я глянул в небо, проводив впивающуюся в зенит сигару флаера. Радостно защемило на сердце. На подобной машине проходил практику, и по итогам выпускного экзамена, сданного три дня назад, я единственный из выпуска буду назначен командиром звена. Вслед за мной, прорезая верхнюю границу атмосферы, в просторный космос будет врываться стая блистающих на солнце свирепых, но покладистых машин.

Я стану сжимать и разжимать руки в сенсорных управляющих перчатках, напряжённо следить за целеуказателем на голографическом экране и отдавать команды пилотам через наклейку драйвсвязи на горле.

Мы попали под действие закона об обязательной адаптации к цивилизованной жизни наиболее здоровых детей из не восстановившихся регионов. На ладони у меня лежало пластиковое кольцо тэг-билета, гарантирующего свободное посещение отчуждённой зоны. Я мог его выбросить и навсегда забыть о семье. Я мог никогда не возвращаться домой. Я мог вернуться и навсегда остаться там.

Сейчас меня никто не удерживал. Содружество сполна выполнило долг. Показало мир, раскрыло глаза. Хотя, что там раскрывать одиннадцатилетнему ребёнку? Для него всё, чтобы он ни увидел – новый мир.

Из нашего курса почти все свободно ездили домой. А меня не пускали. И Петьку тоже.

Мы родились в крайне нецивилизованных поселениях. Берегли нас.

Сволочи!

Берегли, чтобы сломать об колено сейчас. Чтобы наверняка, когда психика не пластична.

А я ведь многое помню. Словно не было тех десяти лет и мне до сих пор одиннадцать.

Гуманисты хреновы…

Я повернулся к белоснежному зданию Академии, словно взлетающему на колоннах, стилизованных под ракеты с широкими дюзами. Я надеялся увидеть наставника, вечно спешащего и стремительно шагающего с прямой спиной. Но его здесь не было и не могло быть. С нами со всеми ограничили любые контакты и даже перекрыли каналы связи – обруч комма, проецирующий перед глазами голоэкран, не ловил сеть. Я посмотрел, прищурившись из-за бившего в глаза солнца, на телохранителя. Парень был запакован в боевой костюм и стоял в шаге от меня. На его кистях приклеились кобуры с пневмоножами, а на плечах выжидали турели, созданные чтобы плеваться разбалансированным свинцом сто раз в минуту.

Как же мне поступить? Да знаю ответ. Возвращаться в Рязанщину? Не смешите мои интерфейсы. Я – мастер волшебных летающих машин, а не дикарь, которого научили играть с пиликающей на все лады игрушкой. Я знаю, от чего флаеры одинаково непринуждённо чувствуют себя в вязкой среде планет и в свободном космосе. Твёрдо понимаю принцип Сержа-Иванова, на котором работают ионно-гироксопические двигатели. А формулу выработки энергии от градиента температур и давления я могу вывести хоть сейчас, с закрытыми глазами. И меня даже не смутит просьба начертить химические формулы, объясняющие поразительную прочность титан-сульфидного корпуса, который позволяет приближаться к звёздной короне.

Со мной поступили по-честному. Но от этого я не перестал быть рекрутом.

Я желчно улыбнулся телохранителю – тот меня проигнорировал. Просто смешно. К чему это показное оружие в Рязанщине? Наверняка, чтобы я лишний раз чувствовал неотъемлемую принадлежность к разумному сообществу.

Я оторвался от стекла зала ожидания космопорта, одел кольцо-тэг, сменившее красный огонёк на зелёный, и быстрым шагом пошёл к таможенным стойкам. Сопроводитель не отставал ни на шаг.

Рязанщина образовалась после первой атомной и успешно пережила вторую. После третьей, когда, наконец рухнул, раздираемый центробежными силами Звёздный союз, на его углях родились непримиримые Содружество и Альянс. В ещё горячих кратерах жизнь на Земле приобрела стойкий иммунитет к прогрессу. Колыбель человечества практически перестала быть обитаемой планетой, впрочем, как и многие её бывшие колонии.

У Содружества до сих пор недостаточно сил, чтобы заново отстроить достойную жизнь на сожженных и де-юре лояльных планетах, а детей здоровых по-прежнему рождается мало…

Пятьдесят лет назад было принято решение насильственно извлекать наиболее здоровых подростков, растить их и обучать, а затем – благосклонно, благодушно – дарить возможность вернуться обратно. Хоть на всю жизнь. Гуманисты. Добряки с бубликами. Дарители сыра без мышеловки. Железный просчёт и ни миллиметра сантиментов.

Под ложечкой сосало. Таможенник оказался бородатым полным мужчиной с усталыми глазами. Он отстранённо наблюдал за мной, пока я проходил авторизацию по ДНК. Затем равнодушным голосом напомнил, что принять решение необходимо в течение трёх суток.

Мы миновали невидимое поле терагерцовых сканеров и вышли на свежий воздух. От десятков пылающих на солнце ракет и флаеров пахло озоном и горючим.

–Пойдём, – сказал телохранитель и кивнул на хищный клюв маленькой ракеты, снаряженной для нас. – Старт через семь минут.