Выкуп
Шрифт:
– Хороший парнишка, очень толковый… Правда, насчёт всего у него есть своё мнение… Может быть, это и хорошо?
Он вопросительно посмотрел на дочь:
– Ваша дружба… Ведь это что-то большее, да? Он самостоятельный и уже взрослый, а тебе только четырнадцать…
– Я тоже уже взрослая, папа!
Соледад улыбнулась так, что Крупенин сразу вспомнил о том, что Олечка – испанка, а испанские девочки взрослеют значительно раньше, и о взрослой жизни тоже многое знают чуть ли не с самого детства… Словно прочитав его мысли, Соледад добавила:
– Не беспокойся, папа: Серёжа меня не обидит!
Мама обняла её, сказала ласково:
– Ты у нас необычная девочка! И правда взрослая: разве кто-то из твоих подружек пережил то, что ты? Дружи, раз пришло время дружить…
Вскоре
Летом сорок первого года Соледад сказала родителям:
– Мы с Серёжей договорились, что поженимся через два года, когда мне исполнится восемнадцать.
– Разве ты не хочешь учиться, поступить в институт? – удивился отец. Они переглянулись с матерью: понимали, конечно, что дело идёт к замужеству, но всё же…
Девушка беспечно махнула рукой:
– Захочу, поступлю! Серёжа тоже хочет, чтобы я училась.
– Ну а сам-то он?
– Мужчине высшее образование не обязательно, если он может хорошо содержать семью!
– А он сможет? – с улыбкой спросила мама.
– Конечно!
Соледад знала, что говорит. Сергей уже имел репутацию умелого и удачливого картёжника, часто вечера, а иногда и ночи он проводил на квартирах, где игра шла по крупному – его охотно приглашали. Соледад ни за что не стала бы рассказывать об этом родителям – знала, что приведёт их в шок. Ей же очень нравилась эта таинственная жизнь Серёжки, и не только потому, что он всегда был при деньгах. Для неё карты тоже ассоциировались с Испанией, словно возвращали её в детство, в Бадахос, в маленькую таверну, где отец вечерами играл с друзьями, а она, сидя у него на коленях, разглядывала красивых дам и кавалеров на картинках-картах…
Родители поздно вечером обсудили разговор с дочерью и решили: два года – долгий срок! Мало ли что за это время может случиться… Они оказались совершенно правы – за два следующих года случилось очень многое. Потому что через неделю началась война.
Через месяц Сергей уходил на фронт, а за несколько дней до этого была сыграна скромная негромкая свадьба. Соледад как раз недавно получила паспорт, где были указаны её испанские имя, фамилия, национальность. Теперь же она стала Соледад Охлопина. На вокзале, перед отходом воинского эшелона, она, крепко сжимая плечи мужа и глядя ему в глаза, сказала:
– Я знала, что фашисты придут и сюда! Убей их как можно больше! Но только пожалуйста, не дай им ещё раз забрать у меня того, кого я люблю. Не дай!
– Не беспокойся, Лёлечка! Им до меня не добраться. Ты только жди.
– Я очень надеюсь, что мы будем ждать тебя вдвоём…
Соледад не ошиблась: когда через три месяца она с родителями уезжала в эвакуацию, уже точно знала, что беременна. В небольшой город за Уралом вместе с людьми прибыли эшелоны с заводским оборудованием, и вскоре вновь возведённый завод стал давать фронту боевые машины. Отец руководил сначала стройкой, потом производством, мать стала главным врачом эвакогоспиталя. Соледад работала вместе с ней медсестрой и, когда пришёл срок, тут же в госпитале родила сына. Перед самыми родами получила от мужа с фронта письмо. Серёжа советовал ей назвать ребёнка именем одного из погибших в Испании родителей. Соледад так и сделала: её настоящего отца звали Эдуардо…
Сергей сдержал слово – вернулся с войны живым, хотя и не совсем здоровым. В тяжёлых боях за венгерский город Секешфехервар он был ранен в голову. После нескольких операций жизнь ему удалось спасти, только левым глазом он перестал видеть, да у самого виска навсегда остался не удаленный осколок. Через месяц после Победы, прямо из госпиталя, он приехал в родной город – гвардеец, старший сержант, грудь в орденах и медалях! Соледад и трёхлетний Эдик уже ждали его там, в своей прежней квартире. Правда, она уже была не трёхкомнатной изолированной, а коммуналкой: половина города лежала в развалинах, и люди заселяли все пустые квартиры. Но для Соледад – прежней хозяйки, – освободили одну комнату. Отец и мать остались за Уралом: он – директором завода, она – главврачом городской больницы. Брат Саша погиб на своей западной заставе ещё в первые дни начала войны… Охлопины стали жить втроём – своей семьёй.
Инвалидность на внешности Сергея никак не отразилась: ему только исполнилось двадцать четыре года, он был высок, красив, энергичен. Незрячий глаз его выглядел почти обычно, а то, что осколок временами даёт сильные головные боли, никто кроме врачей и жены не знал. Зато он получил законное основание работать в инвалидной артели по пошиву брюк, часто брать больничные листы. Такая необременительная, почти формальная работа прекрасно устраивала Охлопина: ему нужно было время для другого промысла – тайного и очень денежного. Сергей стал профессиональным картёжником, ловким и неуловимым шулером по прозвищу Вольт. Соледад была в курсе всех дел мужа. Для неё всё, что ни делал Серёжа, было отличным и правильным – она обожала его! Он тоже души не чаял в своей Лёлечке! Жили Охлопины, ни в чём не нуждаясь, каждое лето отдыхали в Крыму или на Кавказе, навещали за Уралом родителей. У них уже была изолированная двухкомнатная квартира. Соледад могла бы не работать, но энергия бурлила в ней, требовала выхода. Молодая женщина окончила фармацевтический техникум, стала провизором в аптечном управлении. Эдик рос живым, компанейским парнишкой, артистичным, начитанным и очень спортивным, к родителям был внимателен и нежен. Дома с матерью он часто разговаривал по-испански, а отец делал вид, что сердится. Соледад и Эдик смеялись: они прекрасно знали, что Сергей их отлично понимает, только говорить по-настоящему так и не научился. Зато Эдик владел испанским языком, как своим родным. Парень уже учился в цирковом училище, когда жизнь Охлопиных резко переменилась. Соледад поехала в Москву, в командировку, дала телеграмму, что возвращается самолётом. Этот самолёт упал на землю, развалившись на куски, уже в черте города, над большим лесопарковым массивом. Десятки машин «Скорой помощи» мчались туда со всех концов города, опытные врачи возвращались в шоковом состоянии и с нервными срывами: на месте катастрофы не было не только живых людей, но и тел – отдельные части на земле, на кустах и деревьях… В памяти Эдуарда мама осталась красивой, весёлой, молодой – ей ведь не было ещё и сорока!
Глава 11
Во всех подробностях историю своей матери Жонглёр, конечно же, не стал рассказывать партнёру – так, в общих чертах. Но и этого оказалось достаточно, чтобы испанец проникся к нему чуть ли родственным чувством. Поэтому играть с ним оказалось невероятно легко. Жонглёр дозировал проигрыши и выигрыши, как сам хотел. То пасовал на сдаче, то выдавал партнёру каре или маленький флеш. Очень скоро он понял, что испанец знает несколько самых наивных трюков и время от времени пытается шельмовать. «Так вот что он имел ввиду, когда говорил, что он «сильный игрок»!» Эдику стало смешно, но он совершенно спокойно давал «ловить» себя. Сам же, когда хотел, сдавал Бетанкоурту тройку тузов, а себе – фул валетов и разыгрывал буйную радость от выигрыша. В другой же раз, пользуясь коронным вольтом отца, доставшимся ему в наследство, он сдавал выигрышную комбинацию карт партнёру.
Время летело незаметно. Так же незаметно для испанца, его деньги перекочёвывали на сторону его друга «Энрико». Как Эдик и надеялся, это и в самом деле были доллары. Поскольку Бетанкоурт получал от игры настоящее удовольствие, он не слишком огорчался проигрышу. Да и Эдик следил за тем, чтобы его партнёр время от времени радовался, отыгрываясь, хотя выигрыш бывал заметно меньше потерь.
Они играли уже несколько часов, но не устали. Бетанкоурт следил за тем, чтобы бокалы не были пусты, чтобы закуска не иссякала. Они делали небольшие десятиминутные перерывы, во время которых испанец охотно рассказывал о себе, своей жизни и работе. Наверное, ему приятно было вновь свободно говорить на родном языке в этой чужой стране, где несколько дней его почти никто толком не понимал. И потом – Эдик ему был очень симпатичен.