Шрифт:
Антон Фридлянд
Вымысел и четыре рассказа
Вымысел
Представь, что в грязи под одним из твоих ногтей прорыта сложная система каналов, ответвляющихся от девяти рек, впадающих в вечно спокойное море. По каждой из этих рек плывет к морю лодка, на которой спит утомленный знойным днем рыбак. Каждому рыбаку снится он сам и остальные восемь рыбаков, каждый из которых видит во сне себя и других восьмерых необыкновенное совпадение, ведь ни один из рыбаков и представить себе не может, что остальные восемь рыбаков существуют не только в его сне. Но пока длится сон, все девятеро
1. Буквы
В детстве мне казалось, что если, отложив книгу в сторону, тут же неожиданно (для нее) открыть ее, буквы, не успевшие выстроиться в предусмотренном автором порядке, поневоле откроют читателю-насильнику свои естественные, не подчиненные правилам письма взаимоотношения. Этот независимый от нас, людей, мир букв я представлял в виде хаоса высшей гармонии, в котором каждая буква занимает единственно возможное по отношению к другим буквам место. Я резко открывал книгу, но буквы, почувствовав вероломное прикосновение моих пальцев к переплету, успевали вновь сцепиться в до смертной тоски знакомые мне строки и словно щерили из них зубы. Если бы не эта моя детская вера, если бы не игра с буквами в прятки, я не обратил бы внимания на текст, который я приведу ниже. Моя самовольная память очень четко, более четко, чем требовалось, запечатлела страницу, наугад прочитанную в книге, название и автор которой никакого значения в этом случае не имеют.
Вот этот текст:
" и о буквах.
Один король пишет письмо другому королю. Пишет он его бесконечно долго, но не бесконечно. Пока он пишет, меняется язык, который он использует, алфавит то обогащается чужеземными буквами, то избавляется от букв исконных, и все, даже мельчайшие, изменения находят отражение в его письме. Король столь увлечен своим письмом, что его не отвлекает и то, что его подданные уже давно стали буквами, а целые эпохи - строками его письма. Не обращает он внимания и на то, что, исключив какую-либо букву из употребления, он уничтожает целый, возможно, могущественный и многочисленный род, но в его же силах и ненадолго воскресить этих людей или память о них, приведя цитату из предыдущей части своего письма в последующей. Его подданные-буквы живут на белой поверхности листа, подчиняясь строгим постоянно меняющимся законам грамматики, которую они называют роком, судьбой или Богом, в зависимости от эпохи проживания, забывая при этом, что если кто и должен зваться Богом, то король, пишущий письмо, ведь в его власти, например, начать слово с Ь, тем самым возвеличив самого последнего из своих подданных. Но король не допустит в письме подобной шутки, так как опасается гнева другого, более могущественного короля, которому он пишет это бесконечно долгое, но не бесконечное"
Не понимая смысла этой сказки без начала и конца, я, тем не менее, ощущаю ее связь с моими детскими вымыслами о буквах и потому держу в памяти. Возможно, я неточно привел лишь одно предложение. Иногда мне кажется, что было написано не "Король столь увлечен своим письмом...", а "Король столь погружен в свое письмо...", но проверить справедливость этого предположения я не могу, потому что, когда я второй раз открыл ту же книгу на той же странице, я не нашел там ничего похожего.
2. Жизнь с червем
Я сделал так, как мне сказал мой дилер: просто распечатал с одного конца пакет и положил его возле кровати перед тем, как ложиться спать.
Когда я почти уснул, толстый черный червь с восемью лапками, пробравшись по щеке, вполз в мою левую ноздрю. У него лапки - значит это не червь? Или не совсем червь? Но в полудреме мне сложно в этом разобраться. Не могу я понять и куда он поползет, миновав ноздрю... Хочется спать. Я успокаиваю себя тем, что если червь проберется в дыхательные пути, я отхаркну его завтра утром - по утрам у меня сильный кашель. Если же он попадет в желудок, клизмы будет достаточно, чтобы от него избавиться. Но вместо того, чтобы ползти вниз, к горлу, червь, извиваясь, пробирается вверх. Понимая, что все равно не могу сейчас его прогнать, я засыпаю.
Проснувшись, я сразу же вспоминаю про червя, который уже копошится в моем мозгу. Восемь лапок неприятно щекочут меня изнутри, и зуд охватывает всю голову. Надежды на то, что червь сам уползет через ухо, или, как вполз, через ноздрю, нет почти никакой. Ему наверняка хорошо в моем мозгу, мягкое вещество которого согревает его, питает и не сковывает движений.
Когда я в полдень пришел к своему дилеру и сказал, что не собираюсь платить за червя в голове, он пожал плечами и произнес:
– Я должен был догадаться, что тебе не понравится. Это не для тебя. Теперь совершенно точно ясно - не для тебя.
И протянул мне мои деньги, которые я заплатил за пакет вчера.
– А что теперь делать с ним?
– спросил я, пряча купюры в кошелек.
– С кем?
– переспросил дилер.
– С червем.
– Не знаю. Привыкни к нему. Ты быстро привыкнешь.
– Ну я пошел, - сказал я и пошел на улицу, неся своего червя глубоко внутри головы.
3. Электрический наркотик
Ты - электрод, который вживлен в мой мозг. Я - ампула с наркотиком, вшитая в твой. Пока нам хорошо вместе, давай работать в том же направлении: ты выделяй разряды, я вещество. Потом поменяемся функциями, а потом найдем замену друг другу. Любовь прекрасна.
4. Цвет зеркала
Если слепой войдет в комнату, на стене которой висит зеркало, в зеркале тотчас же отразится его лицо;
но он слеп, и не может видеть зеркала, значит, в зеркале ничего не отразится, значит, отражение исчезнет одновременно с тем, как возникло, и гладь зеркала приобретет свой изначальный цвет;
один слепой сумел описать этот цвет четырьмя словами;
художник, присутствовавший при рассказе слепого, тут же смешал соответствующие краски, но когда он нанес цвет зеркала на полотно, все увидели только очень натуральный портрет слепого, потому что невозможно увидеть то, что не можешь себе представить.