Вынужденная мера

Крайтон Майкл

– Я делаю то, что должен делать.

– Не будь ослом.

– Я убежден, что поступаю правильно.

Я взглянул на Арта и понял, что он говорит на полном серьезе. А со временем и сам убедился, что в некоторых случаях аборт – самый гуманный выход из положения. И пошло-поехало. Арт оперировал, а мы с доктором Сандерсоном прикрывали его по линии патологоанатомического отделения. Мы действовали так ловко, что обвели вокруг пальца даже членов комиссии. Иначе было нельзя: в нашей больнице в комиссию входили все заведующие отделениями

и ещё шестеро врачей, которые избирались на определенный срок. Средний возраст комиссии составлял 61 год, и не менее трети её членов были католиками.

Разумеется, сохранить полную тайну не удалось. Многие молодые врачи знали, чем занимается Арт, и большинство одобряло его действия. Он всесторонне обдумывал каждый случай и никогда не принимал опрометчивых решений. Кроме того, почти все эти врачи и сами хотели бы делать аборты, но им не хватало смелости.

Только несколько человек искренне осуждали Арта и, вероятно, испытывали соблазн настучать на него. Засранцы вроде Уиппла и Глюка, чьи «религиозные убеждения» начисто исключали сострадание и здравый смысл. Но у них кишка была тонка.

Все эти уипплы и глюки довольно долго внушали мне опасения, но потом я перестал обращать на них внимание и больше не замечал неприязненных взглядов, поджатых губ и суровых мин. Возможно, это было ошибкой.

Потому что Артур в беде и, если покатится его голова, то и Сандерсону головы не сносить. А значит, и мне тоже.

Возле полицейского участка не нашлось ни одного свободного пятачка, чтобы приткнуть машину. После долгих поисков я, наконец, заметил какую-то стоянку и, бросив на ней свой «фольксваген», торопливо прошагал четыре квартала до кутузки. Мне не терпелось выяснить, как и почему Артур Ли угодил туда.

2

Несколько лет назад, в бытность свою человеком армейским, я служил в военной полиции в Токио и многому там научился. В те времена в Токио мало кто благоволил к военным полицейским – шли последние дни оккупации, и наши мундиры и белые шлемы олицетворяли для японцев занудное крючкотворство комендатуры, а для американцев на Гинзе, нагрузившихся саке (или виски, если они могли себе это позволить), мы были живым воплощением сводящих с ума ограничений и тягот армейской житухи. Поэтому нас задирал каждый встречный-поперечный, и мои товарищи не раз попадали в передряги. Одному высадили ножом глаз, другого и вовсе убили.

Разумеется, мы были вооружены. Помню, как нам впервые выдали пистолеты, и капитан со здоровенным носом сказал: «Ну вот, вооружились, а теперь примите мой совет. Никогда не пускайте оружие в ход. Застрелите какого-нибудь пьяного дебошира, пусть даже в целях самообороны, а потом окажется, что его дядюшка – конгрессмен или генерал. Держите пушки на виду, но не доставайте их из кобуры. Все, точка».

А ещё нас призывали быть понаглее. И мы, как все легавые, быстро освоили науку добиваться своего при помощи блефа.

Эта наука очень пригодилась

мне сейчас, когда я стоял лицом к лицу с угрюмым сержантом, дежурным по участку на Чарльз-стрит. Сержант смотрел на меня так, словно с удовольствием проломил бы мне череп.

– Ну, в чем дело?

– Я пришел повидать доктора Ли, – сказал я.

Сержант ухмыльнулся.

– Что, влип ваш косоглазый хмырь? Какая жалость.

– Я пришел повидать доктора Ли, – повторил я.

– Нельзя. – Он снова уставился на стол и принялся сердито ворошить бумаги.

– Не соблаговолите ли объяснить, почему?

– Нет, – отрезал сержант, – не соблаговолю.

Я достал записную книжку и ручку.

– Будьте любезны сообщить мне номер вашего жетона.

– Что, больно умный? Бросьте. Никаких свиданий.

– Закон обязывает вас назвать номер жетона по первому требованию.

– Хороший закон.

Я посмотрел на грудь сержанта и сделал вид, будто строчу в блокноте. Потом повернулся и зашагал к выходу.

– Прогуляться решили? – небрежно поинтересовался сержант.

– Да. Возле крыльца есть телефонная будка.

– Ну, и что?

– Просто жалко потраченных усилий. Готов спорить, что ваша жена провозилась не один час, пришивая эти лычки. А снять их можно за десять секунд. Спорол бритвой, и все дела. И мундир останется целехонек.

Сержант тяжело поднялся со стула.

– По какому делу вы пришли?

– Повидать доктора Ли.

Он смерил меня долгим взглядом. Сержант не знал, смогу ли я насолить ему, но понимал, что его положение не так уж и незыблемо.

– Вы его поверенный?

– Правильно мыслите.

– Господи, так бы сразу и сказали, – сержант извлек из ящика стола связку ключей. – Пошли. – Он улыбнулся, но глаза его смотрели все так же злобно.

Я последовал за дежурным. Пока мы шли по коридору, он молчал, разве что хмыкнул пару раз, потом бросил через плечо:

– Вы не можете пенять мне за бдительность. В конце концов, убийство есть убийство.

– Полностью с вами согласен, – ответил я.

Арт сидел в довольно сносной камере, чистой и не очень вонючей. Бостонские застенки – едва ли не лучшие в Америке. Иначе и быть не может, ведь в них сидело немало видных людей – мэры, чиновники, другие важные деятели. Если хотите, чтобы человек честно вел свою повторную избирательную кампанию, не сажайте его в убогую камеру. Вас просто не поймут, верно я говорю?

Арт восседал на койке и разглядывал зажатую в пальцах сигарету. Пол был усеян окурками и засыпан пеплом. Заслышав наши шаги в коридоре, Арт поднял голову.

– Джон!

– У вас десять минут, – предупредил сержант.

Я вошел в камеру. Дежурный запер дверь и привалился к решетке.

– Спасибо, – сказал я. – Вы можете идти.

Он злобно зыркнул на меня и вразвалочку побрел прочь, позвякивая ключами.

– Как ты? – спросил я Арта, когда мы остались одни.

– Да, вроде, ничего.