Выше звезд и другие истории
Шрифт:
Вера внимательно посмотрела на нее:
– Да. Это верно. Великое мужество. Однако же спрошу снова: неужели таков твой единственный выбор? Замужество и материнство или ничего?
– А разве что-то еще есть в этой жизни для женщины? Что-то действительно стоящее?
Вера чуть повернулась и посмотрела через открытую дверь в серый от дождя сад. И вздохнула – судорожно, глубоко, словно не сумев сдержаться.
– Я очень хотела ребенка, – сказала она. – Но, видишь ли, были и другие вещи… действительно стоящие. – Она слабо улыбнулась. – О да, это действительно серьезный выбор. Но не единственно возможный. Один из вариантов – стать хорошей матерью. Но, кроме него существует и еще множество различных вариантов. Человек может за свою жизнь успеть сделать не одно дело, а гораздо больше. Если проявит волю, если повезет… Мне не очень-то повезло, а может быть, я сама неправильно решила и сделала неверный выбор. Видишь ли, я не люблю компромиссов. Я отдала свое сердце мужчине, который… свое сердце отдал другой женщине. Это Саша… Александр Шульц, отец Льва. Но конечно, все это было давным-давно, до того, как вы родились. Итак, он женился, а я продолжала
– Ну так идите, – тихонько проговорила Люс.
Вера озадаченно посмотрела на нее.
– Возвращайтесь в Шанти. Прямо сегодня вечером. Я вас выпущу. А завтра скажу отцу, что отпустила вас. Я тоже могу кое-что сделать – не только сидеть здесь как последняя дура, вышивать, ругаться про себя и слушать этого осла Макмилана!
Гибкая, крепкая, решительная, Люс вскочила на ноги и теперь возвышалась над Верой, которая продолжала сидеть спокойно и словно бы уменьшилась в размерах.
– Я дала слово, Люс Марина.
– Какое это имеет значение?
– Если я сама не буду говорить правду, то нечего мне ее и искать, – тяжело уронила Вера.
Обе с застывшими лицами уставились друг на друга.
– У меня нет детей, – сказала Вера. – А у тебя, Люс, нет матери. Если я могу помочь тебе, девочка, то сделаю все, что в моих силах. Но только не таким способом. Я свое слово привыкла держать.
– А я никаких слов никому не даю, – заявила Люс.
Однако покорно наклонилась, отцепила запутавшуюся нить, и Вера смотала ее в клубок.
6
В дверь стучали кнутовищем. Слышались громкие мужские голоса; где-то возле Речной Фермы кто-то жалобно кричал или плакал. Жители деревни сбились в кучку, окутанные холодным, пахнущим гарью туманом; еще не рассвело, дома и лица были едва различимы в еще не растаявшей тьме. В хижинах плакали дети, испуганные тем, что их родителями овладело смущение и страх. Люди судорожно пытались зажечь лампу, отыскать одежду, успокоить детей. Охранники из Столицы, возбужденные своей властью вооруженных среди безоружных, одетых среди раздетых, настежь распахивали двери домов, врывались в их темное теплое нутро, выкрикивали приказания крестьянам, перекликались друг с другом, грубо отталкивали мужчин от женщин, разгоняя их в разные стороны. Возможно, командовавший охранниками офицер совершенно утратил над ними контроль, поскольку они, рассыпавшись меж домов в темноте, действовали как придется. Толпа на единственной улице деревни все росла, и лишь покорность и послушание жителей не давали возбуждению и дикости превратиться в настоящий праздник насилия. Шантийцы, конечно, тоже не молчали – они громко протестовали, возмущенно спорили, задавали вопросы, но это был исключительно словесный протест. Поскольку большинство считали, что их арестовали – а в Доме Собраний все единодушно решили не сопротивляться арестам, – то люди подчинялись приказам охранников быстро и с готовностью, если, конечно, могли понять эти бестолковые приказания: взрослые мужчины выходили на улицу, женщины и дети оставались в домах; так что ошалевший офицер с изумлением обнаружил, что пленники сами собираются возле него в кружок. Когда набралось около двадцати, офицер велел четырем охранникам, один из которых был вооружен мушкетом, увести первую группу. До этого они уже отправили две такие группы из другой деревни; и как раз сколачивали четвертую в Южной Деревне, когда появился Лев. Жена Лиона Роза прибежала в Шанти и, задыхаясь, совершенно измученная, забарабанила в дверь Шульцев с криком: «Охранники уводят мужчин! Они уводят всех наших мужчин!» Лев тут же бросился в деревню, предоставив Саше поднимать остальных жителей города. Когда он влетел на деревенскую улицу, запыхавшись после трехкилометровой пробежки, туман уже слегка начинал рассеиваться; фигуры крестьян и охранников на Южной дороге выглядели странно большими и неуклюжими в утренних сумерках. Лев напрямик, через поле, бросился к голове колонны и остановился перед тем, кто ее вел. Колонна была чрезвычайно неровной, кто-то шел бодро, кто-то отставал, и в целом это напоминало довольно беспорядочную толпу.
– Что здесь происходит?
– Собираем трудовой отряд. Вставай в строй вместе со всеми.
Лев знал этого охранника, высокого парня по имени Анхель; они примерно год проучились вместе в школе. Южный Ветер и другие девочки из Шанти тогда боялись Анхеля, потому что он вечно старался зажать их в углу и потискать.
– Вставай в строй, – повторил Анхель и, взмахнув мушкетом, приставил дуло к груди Льва. Он дышал почти так же тяжело, как и Лев; взгляд был совершенно безумный. Он как-то странно, с придыханием, рассмеялся, глядя, как мушкет, прижатый к груди Льва, ходит вверх-вниз. – Ты, парень, когда-нибудь слышал, как такая штука стреляет? Громко-громко, как плод дерева-кольца… – Он сильнее ткнул дулом ему в грудь, потом вдруг дернул ствол вверх и выстрелил в небеса.
Ошарашенный, оглушенный, Лев отшатнулся и изумленно уставился на него. Лицо Анхеля покрылось мертвенной бледностью; он с тупым видом постоял немного, потрясенный грохотом и сильной отдачей грубо сработанного ружья.
Деревенские жители в задних рядах, решив, что Лев убит, ринулись вперед; охранники, вопя и ругаясь, попытались их остановить; в воздух со скрипом и свистом взметнулись плетки, блестя в тумане отделанными металлом ручками.
– Со мной все в порядке! – крикнул Лев. Собственный голос отдавался у него в голове, казался слабым и каким-то далеким. – Со мной все в порядке! – повторил он как можно громче. Потом услышал, что Анхель тоже что-то кричит, увидел, как одного из крестьян хлестнули плеткой по лицу…
– Немедленно всем снова встать в строй!
Лев присоединился к крестьянам, которые сперва сбились в кучу, а потом, подчиняясь охранникам, выстроились по двое – по трое и двинулись дальше на юг.
– Почему мы идем на юг? Эта дорога ведет не в Столицу, так почему же мы идем по ней, а? – прерывающимся шепотом спросил один из соседей Льва, юноша лет восемнадцати.
– Они собирают трудовую армию, – пояснил Лев. – Для каких-то особых работ. Скольких они взяли? – Он все время тряс головой, стараясь избавиться от шума в ушах и дурноты.
– Всех мужчин в нашей долине. Почему мы должны туда идти?
– Чтобы привести назад тех, кого взяли первыми. Если мы воссоединимся с ними, то действовать сможем все вместе. Все будет хорошо, вот увидишь. Никто не ранен?
– Не знаю.
– Все будет хорошо. Крепись, – прошептал Лев, сам не отдавая себе отчета, и начал потихоньку пробираться в задние ряды, пока не очутился рядом с тем человеком, которого ударили плетью.
Тот шел, прикрыв рукой глаза; другой крестьянин поддерживал его за плечи, помогая идти; они были последними в колонне, едва видимой в стлавшемся по земле тумане; следом за ними шел охранник.
– Ты видеть можешь?
– Не знаю, – сказал раненый, прижимая руку к лицу.
Его седые волосы стояли дыбом, взлохмаченные и перепачканные кровью; он был в ночной рубахе и штанах, босой; его широкие обнаженные ступни выглядели странно детскими и беззащитными, когда шаркал и спотыкался о каждый камень и комок грязи.
– Убери-ка ты руку, Памплона, – встревоженно сказал ему сосед. – Мы хоть посмотрим, что у тебя там.
Охранник, шедший сзади, прикрикнул на них – то ли угрожал, то ли приказывал идти быстрее.
Памплона опустил руку. Оба его глаза были закрыты; один был невредим, второй залит кровью, струившейся из раны, пересекавшей глаз от края брови до переносицы.
– Больно очень, – пожаловался он. – Что это такое было? Я почему-то ничего не вижу. Наверное, что-то мне в глаз попало. Лион? Это ты? Я хочу домой.
Из деревень и с ферм, находившихся к югу и западу от Шанти, забрали больше сотни мужчин, чтобы начать работы в новых поместьях Южной долины. Отряд Льва достиг цели ближе к полудню, когда туман уже поднялся и плыл извивающимися полосами над Мельничной рекой. На Южной дороге кое-где были выставлены посты из охранников, которые должны были помешать возмутителям спокойствия присоединиться к отрядам, отправленным на принудительные работы. Прибывшим роздали орудия труда – мотыги, кирки, мачете – и, распределив на группы по четыре-пять человек, тут же заставили приступить к работе. Каждая из таких групп находилась под надзором охранника, вооруженного плеткой или мушкетом. Ни для работников, ни для тридцати человек охраны не было построено даже шалашей. Когда наступила ночь, они с трудом разожгли костры из мокрых сучьев и улеглись спать прямо на пропитанную водой землю. Еду им, правда, дали, но хлеб настолько размок, что превратился в глинистую кашу. Охранники, собравшись кучкой, что-то злобно ворчали. Жители деревень тоже не умолкали. Сперва ответственный за проведение всей операции офицер, капитан Эдем, пытался запретить разговоры, опасаясь, что шантийцы замышляют недоброе; затем, обнаружив, что одна группа спорит со второй, члены которой стояли за ночной побег, он оставил их в покое. У него не было ни малейшей возможности помешать шантийцам исчезнуть в ночи по одному – по двое; разумеется, он всюду расставил посты, охранники были вооружены мушкетами, однако во тьме ничего не видели, и в такой дождь не было никакой возможности развести костры поярче. И они не успели создать «огороженную территорию» для рабочих, как им было приказано. Крестьяне хорошо справились с тяжелой работой по расчистке участка, однако проявили поразительную тупость, когда от них потребовали построить хоть какую-нибудь ограду из срубленных ветвей, а охранники ни за что не согласились бы отложить оружие, чтобы выполнить подобную задачу.