Высоко там в горах, где растут рододендроны, где играют патефоны и улыбки на устах
Шрифт:
Теплоход, бурля винтом холодную ртуть реки, выходил на фарватер.
1959
Сюрпризы
Записи! Достает Л.Соколов. Герка все знает.
Что получится, если ежа женить на змее? Ответ: два метра колючей проволоки.
Ее зовут Людмила Гордон. Ого!
Современный стиль «бибоп» связан с именем головокружительного Чарльза Паркера.
Татьяна, ты роковая женщина.
А ты болван!
Сама дура.
В
Мраморный зал. А 0-00-04.
Выпивон – Герка, закуску принесут девочки. Музыку притащат медики, дух взаимопонимания внесу я.
Мне тошно.
Констебль и Тернер похожи на импрессионистов, а жили гораздо раньше.
Художники хорошие у англичан, мощные писатели, а композиторы? Не знаю ни одного. Узнать!
Блок писал, что для того, чтобы понимать лирику, надо самому быть «немного в этом роде».
Позвонить Соколову насчет записей.
Кирилл, смотаемся в перерыве?
?
На «Плату за страх»?
Михаил лежал с ногами на диване и читал свою старую записную книжку, которая неожиданно обнаружилась в ящике письменного стола. Кажется, мама за эти три года не притрагивалась к его бумагам. Михаил шевелил пальцами босых ног и улыбался. Веселое было время. И когда все вместе, и с девушкой, и грусть даже была веселой. Идешь один, тошно тебе, тучи громоздятся на горизонте, и вдруг струя какого-то особенного ветра или запах мокрых листьев на бульваре – и тебе хочется рвануться и побежать-побежать-побежать… И бежишь как бешеный (хорошо, что еще не зажгли фонарей), заскакиваешь в телефонную будку, вынимаешь вот эту записную книжку и, услышав чей-то голос, начинаешь басом читать стихи, а сам смотришь стеклянным взглядом за черный контур Ленинграда и, холодея, чувствуешь, что там море. Сейчас все как-то иначе. Время прошло, прошла юность. Сейчас идет молодость. Зрелая молодость, хе-хе-хе. И вот спустя три года ты садишься к своему старому письменному столу и находишь в нем все так, как было. Стол стоит, словно памятник твоему прошлому. Не рано ли тебе воздвигать памятники? Но все-таки это очень приятно, что здесь все так, как было. Это очень чутко со стороны мамы.
Михаил отложил записную книжку и обвел глазами комнату. В зеркале, висящем на прежнем месте, отражались голые ступни и раскрытый чемодан. Михаил прилетел в Ленинград несколько часов назад. В ушах его еще стоял грохот и свист невероятной дороги. Самолет Певек-Магадан, самолет Магадан-Хабаровск, самолет Хабаровск-Москва, самолет Москва-Ленинград. Двадцать четыре часа грохота и свиста! Неистовая техника двадцатого века проволокла его через весь континент и сбросила на старый диван, который равнодушно и радушно принял в свое лоно хозяина, маменькина сынка Мишу, стильного малого Майкла, двадцать пятый номер факультетской баскетбольной команды. Словно и не было этих трех лет. Откуда может знать старая рухлядь про эти три года? Старая, дореволюционная, выцветшая, пообтрепанная рухлядь? Давно пора все это выбросить отсюда и заменить современной мебелью. Старые друзья нашей жизни! Милые добрые памятники юности!
Зазвонил телефон. Чутко со стороны мамы, что даже телефон она оставила здесь. Когда-то Михаил потребовал, чтобы телефон из бывшего кабинета отца был перенесен к нему в комнату. Он объяснил, что телефон необходим ему для «творческих консультаций». Тогда они вдвоем с Кириллом писали киносценарий. И это действительно было очень удобно: не вставая с дивана, он мог трепаться с Кириллом, и с Людкой Гордон, и со всем городом, с кем угодно.
– Алло!
– Старик! – завизжал в трубку Кирилл.
– Это ты, старик? – изумленно спросил Михаил.
– Конечно, старик, это я.
– Боже мой, это ты!
– Ну да, старик.
– Это ты, старик, черт тебя подери!
– Ты не помешался, старик, после перелета? – заботливо спросил Кирилл своим удивительным ребячьим голосом.
– Прости, старик, последнее письмо я получил от тебя с Урала, поэтому я и был поражен сейчас.
– Последнее письмо! – засмеялся Кирилл. – Это было больше года назад, и ты, конечно, не ответил.
– Я ответил. Месяца через три. Ночевали в Усть-Майе, и я настрочил тебе целое послание, шедевр эпистолярного жанра.
– Хорош ответ! Я получил его через полгода в Питере. Ребята с Урала переслали мне его сюда.
– Какого же черта ты не отвечал?
– Как раз собирался ответить, старик.
Они захохотали. Михаил легко представил, как трясется от смеха его толстый друг, обжора и выдумщик. Наконец Кирилл собрался с силами:
– Слушай, старик. Мне вчера Антонина Сергеевна сообщила, что ты везешь свои кости обратно, и я уже все обдумал.
– Ты уже все обдумал! – восхитился Михаил.
– Все до мелочей. Собираемся у меня в восемь. Постараюсь, чтобы были все старики, все, кто сейчас в городе. Есть кое-какие сюрпризики для тебя.
– Выкладывай сейчас.
Кирилл немного помолчал.
– Сам увидишь. Итак, сэр, без церемоний, просто в смокинге, ровно в восемь. Тряхнем стариной, а?
После Кирилла позвонил Глеб Поморин. Оказалось, что он уже знает о сборище у Кирилла.
– Я к тебе сейчас приеду, и пойдем вместе, – предложил Михаил.
– Ладно, приезжай. Только я теперь не там живу.
– Где же?
– Ты помнишь адрес Татьяны?
– Танькин дом? Еще бы не помнить. Что? Ты теперь там живешь? Давно? Два года уже? Сын уже у вас? Черт бы вас побрал, старики!
Михаил повесил трубку и стал надевать ботинки. Он испытывал странное чувство, похожее на ревность, хотя никогда не ухаживал за Танькой и никогда… Нет, однажды на вечеринке он попытался ее обнять, но это было просто так. Ему тогда казалось, что все девчонки в него влюблены. Получил по щеке. Очень был расстроен, а через пять минут целовался с Людой на балконе. А Кирилл стрелял в них из водяного пистолета. В тот вечер все словно с ума посходили. Надо будет отыскать Люду, но это потом.
Михаил оделся очень тщательно (пусть не думают, что на Севере одичал), поговорил с мамой (ну конечно, мамочка, до развода мостов обязательно. Правда, я повзрослел и поумнел. Да-да, завтра собирай всех родственников, отдаюсь на растерзание), вышел на улицу, посмотрел, как разъезжаются такси со стоянки, вдохнул всей грудью ленинградский воздух (о да, это ленинградский воздух!) и пошел по проспекту.
«Я люблю этот город, – подумал он, – и пойду по нему пешком».
Идти было как-то странно, он не понимал отчего, а потом догадался: руки не заняты ничем. Он уже отвык ходить со свободными от ноши руками. Он долго шел, пока не вышел на набережную канала, где высился серый Танин дом. Пошел к дому, с удовольствием стуча каблуками по старым каменным плитам, и тут увидел Таню. Она шествовала навстречу и катила перед собой детскую коляску. В коляске стоял и смотрел вперед, как капитан, маленький Поморин. Таня, как и раньше, была очень модно одета. Михаил остановился. Татьяна равнодушно прошла мимо.