Высота
Шрифт:
— Флюгер? — улыбнулся Токмаков.
— Ураганометра на аэродроме нет, — как будто не понял иронии Дерябин. — Нужно считать, ветер был метров тридцать пять в секунду…
— К сожалению, запоздала ваша сводка!
— Ну, я тороплюсь, — перебил Дерябин. — Дел, откровенно говоря, по горло. Надо Дымову доложить…
Когда Дерябин отошел, Пасечник тоном фальшивого сострадания сказал:
— Трудно нашему начальнику! И в ветер, и в безветренную погоду.
— Это почему же? — спросил Бесфамильных. Пасечник, оглянувшись на Токмакова
— Трудно нос по ветру держать. Слышали, сегодня опять флюгер подвел… С таким начальством только лед сушить.
Всех сейчас легко было рассмешить, всем было весело.
Рядом с Борисом стоял Метельский. Никто над ним не трунил, никто на него не косился. Метельский, когда он хлопотал у своей лебедки, был исполнительным и Добросовестным работником. Что же делать, если он панически боится высоты! Встречаются и среди монтажников люди, которые страдают высотобоязнью. Это — как морская болезнь, от нее нет лекарств.
Пасечник сделал еще несколько глубоких затяжек, затоптал окурок и неожиданно запел озорным голосом:
Поднимали мы коле-ечко, А в колечке тридцать тонн, Тридцать тонн…Пасечник сделал паузу, подмигнул Кате и продолжал:
А быть может, тридцать пять — В самом деле тридцать пять — Да!Катя во все глаза смотрела на Пасечника. Она хотела бы скрыть, что он ей нравится, но как это сделать? Встречая его самоуверенный и чуть насмешливый взгляд, Катя смущалась. К тому же она только от горна, вся в копоти, саже и такая растрепанная.
Она уже решилась было подойти, но в этот момент Пасечник отвернулся. Потому ли, что увидел папиросу в ее руке? Или потому, что его окликнул очкастый корреспондент?
Во всяком случае, ясно, что Пасечнику сейчас не до нее, она совсем-совсем не нужна ему в эту праздничную минуту. И, почувствовав себя одинокой на этом торжестве, Катя неожиданно расплакалась. Она никак не могла унять слез.
— По какому вопросу плачешь? — деловито осведомился Гладких.
Он остановился против Кати, но в лицо ей не смотрел и особенно ее ответом не интересовался, а продолжал суетливо оглядываться по сторонам — очевидно, разыскивал кого-то.
— Топай, куда шел! — Катя круто отвернулась и повязала свою желтую, закопченную косынку.
Было досадно, что этот самый Гладких увидел ее плачущей. Еще своим разговором привлечет внимание Пасечника!
— Голословно плачешь, товарищ Петрашень, — строго сказал Гладких. — Царгу подняли на сегодняшний день. Все живы-здоровы. Какие тут могут быть еще слезы?
И он заторопился за кем-то вдогонку.
— Ну как, товарищ Пасечник? — спросил Нежданов, близоруко щурясь и протирая очки. — Взяли господствующую
— Штурмом! Разведка обеспечила успех!
— А связь? А второй эшелон? — показал Токмаков на Бориса и Метельского.
Борис обиделся:
— Какой же я второй эшелон? Я в первом был.
— Верно, птенчик! Как ветер поднялся, ты вспорхнул наверх, — сказал Пасечник и добавил не без ехидства в адрес Токмакова: — Тоже проявил, так сказать, нездоровую инициативу…
Токмаков усмехнулся.
— Ну, это болезнь распространенная. Особенно в моей разведке.
Пасечник, а за ним все вокруг рассмеялись. Нежданов записал что-то в блокнот.
— Ну и материал у меня сегодня! Очерк о монтажниках напишу. «Господствующая высота»!
— Уже заголовок придумали?
— А как же! Все начинается с заголовка… Товарищ Токмаков, ответьте на сугубо корреспондентский вопрос: о чем вы думали в минуту самой большой опасности? Ну, когда расчалка лопнула?
— О чем думал? — Токмаков потер лоб, вопрос застал его врасплох. — Черт его знает, о чем думал. Если не ошибаюсь, о том, что буду делать в следующую минуту…
— Замечательно! Значит, не растерялись. А я уже решил, что аварии не миновать.
— При таком урагане всего можно ждать. Но кран нас все-таки выручил. Такой оказался силач!.. Знаете, что я решил?
— Что?
— Смелее монтировать на земле. Сократить число подъемов. Если кран выдержал двадцать восемь тонн при таком урагане… В общем, если работать осторожно, а не очертя голову, как сегодня… Можно такие тяжеловесы подымать! Весь график монтажа сожмем.
— Обязательно напишите об этом в «Трибуну опыта».
— До трибуны еще далеко, — отмахнулся Токмаков. — Надо все как следует подсчитать с карандашом…
Борис тронул Токмакова за рукав.
— Константин Максимович! Хотел у вас спросить… Вот Александр Матросов… Ну, тот герой… Лег грудью на пулемет… Предположим, остался бы Матросов в живых. И работал на нашей стройке… Как вы думаете, кем бы Матросов сейчас работал? Ведь правда, верхолазом?
— Очень может быть.
— А я буду верхолазом?
— Всему свое время. Разве на фронте новичков посылали в разведку? Верхолаз на стройке — тот же разведчик. Тебе сегодня страшно было?
— Ни капельки!
— Вот и плохо… Ни капельки! Думаешь, это храбрость? Просто опасности не понимаешь. А мне страшно было. Иначе сегодня и быть не могло… Думаешь, Матросову не страшно было на амбразуру броситься? Иногда в разведке кровь в жилах стыла, однако дело делали!..
Токмаков снова посмотрел на верхушку домны.
Как болит шея! Раньше он этого почему-то не замечал.
Последняя царга увенчала домну, ставшую от этого выше и стройнее. Над царгой, опутанной стропами, по-прежнему висел крюк крана, будто он собрался поднять всю домну целиком. Виден был и кусок провисшего, отдыхающего от тяжести троса, — еще недавно он был натянут, как струна.