Выстрел из прошлого
Шрифт:
С другой стороны, Семен Спицын непохож на человека, способного на продуманное преступление. Семен натура импульсивная. Он не стал бы, готовясь к убийству, столь тщательно вязать аккуратные фашины из трубок. У него просто не хватило бы терпения, да и не додумался бы никогда Семен Спицын до такого. При его силе, при его темпераменте… Да он схватил бы любую железяку потяжелее, которых, кстати, в окрестностях завода было, как говорится, навалом.
И в то же время… Бывает всякое…
Но уж очень странно выглядели эти связки из обрезков труб. Очень…
Люди обычно
Поэтому, когда Миша Востриков стал трясти Степана Николаевича за плечо, он не сразу открыл глаза. Трудно было расстаться с приятным сновидением. Кириллов забыл, о чем оно было, но, во всяком случае, не о деле. Дело не навевало на него приятных снов.
– Вы меня извините, – сказал Миша, – но тут вот заключение пришло.
Кириллов вскрыл конверт. Заключение было кратким и ясным. Экспертиза установила: пуля, убившая Мямлина, вылетела из ствола нагана, который в ту ночь висел на поясе вахтера Нифонтова.
– Такие вот дела, – сказал Степан Николаевич, протягивая бумагу Мише.
Миша дважды неторопливо прочитал текст, положил листок на тумбочку и почесал в затылке.
– Не ждал, что ли? – спросил Кириллов, выпрастывая ноги из-под одеяла.
– Чудно как-то, – сказал Миша. – Из старообрядцев старичок. Вроде бы…
– Что?
– Да кто его разберет. Улика неопровержимая…
– Ну, это еще положим. Это еще не улика. Наводящая деталь пока. А почему «вроде бы»?
– Да говорят, у старообрядцев убийство – грех.
– Не всему верь, что говорят, – заметил следователь наставительно и пошел умываться. Миша полез в карман за «Явой». Когда Кириллов вернулся, он дымил, сосредоточенно уставясь в потолок. Пепел с сигареты Миша стряхивал в кулек с остатками пряников.
– Да нет, Степан Николаевич, – сказал он. – Какая уж тут наводящая деталь. Наган не сигаретка, не одолжишься.
Он притушил окурок и присоединил его к пряникам.
– Это верно, – согласился Кириллов, разматывая шнур электробритвы. – Наган не сигаретка.
– И труп хорошо спрятан был, – задумчиво произнес Миша. – У Нифонтова велосипед всегда при себе. Могли они, допустим, инсценировку отъезда сообразить…
– Думаешь, был сообщник?
– Кто его знает. Ключи-то Анюта все-таки потеряла.
– Ладно, ладно. Про Спицыных я у Выходцева наслушался. Ты мне про чемодан лучше скажи…
– Так ведь не было, кажется, у Мямлина причин для отъезда. А по дорожке той он каждый вечер путешествовал. Ну и подстерегли его.
– А потом за чемоданом съездили?
Миша кивнул.
Да, это упрощало картину. Если, конечно, у Мямлина и в самом деле не было причин для отъезда.
– Надо, наверное, миноискатель доставать, – сказал Миша. – Может, и найдутся ключики…
Ключи от сейфа снова выходили на первый план, правда, теперь уже в новом качестве. Если окажется, что ключи потеряны вблизи от места преступления, то, значит, туманные намеки старика кассира на причастность Спицыных к убийству придется разворачивать в рабочую версию. Впрочем, в любом случае Спицыны-ми надо заниматься. И Нифонтовым надо заниматься. Пуля – это факт. Только торопиться не следует… Подождать надо ориентировку из Баку. С этим Нифонтовым вообще нет никакой ясности…
– Ну что ж, – решил Кириллов. – Поезжай за миноискателем. И попробуй разобраться с трубками. Откуда они, и все такое прочее…
– С Нифонтовым как? – спросил Миша, поднимаясь со стула.
– Пока молчок. Не наступило еще время. Наган верни в контору. Подразобраться кое в чем надо.
Проклятые трубки не давали Кириллову покоя…
Когда Люська сказала Лесневу-младшему, что Сашка интересовался фотографией ее матери, он еще ни о чем не подумал. Но когда он увидел мертвого Сашку, в голове словно соскочила какая-то пружинка. Нет, понимать он еще ничего не понимал, однако встревожился. И именно в эту пору сомнений и смутных догадок его вызвал Кириллов.
Лицо у следователя было пасмурное.
– Ну как, студент, – спросил он хмуро, – на луне побывали?
Они сидели в бывшем Сашкином кабинете. В фойе какая-то дева из самодеятельности звонко пела про миленочка, который сделал что-то там не так. Кириллов с минуту послушал, потом встал, прикрыл дверь поплотнее и чему-то усмехнулся.
– Не понимаю, зачем я вам понадобился, – уныло промолвил Леснев-младший.
– А дело простое, – миролюбиво ответил Кириллов, хлопнул ящиком стола и вытащил оттуда ту самую собачью цепочку, которую Сашка когда-то закапывал. Он положил цепочку перед собой и посмотрел на Славку вопросительно. Тот молчал.
– С глухими старухами говорить тяжело. Но вы-то почему? Без двух минут врач… Взрослый человек… Вы меня удивляете, Леснев…
Что Славка мог ему ответить? Что давал слово Сашке? Это прозвучало бы глупее некуда.
– Я не знал, что это вас интересует.
– Н-да, – протянул Кириллов, – удобная формулировочка, ничего не скажешь.
Он поднял цепочку и стал накручивать ее на палец. Когда Леснев-младший закончил рассказ о Сашкином «психологическом эксперименте», Кириллов бросил цепочку на стол и спросил:
– Мямлин так и сказал: «Хотел узнать, можно ли с Гришей поговорить?» Это его точные слова?
– Точные.
– Интересное кино. А это возможно? Как вы считаете?
По мнению Славки, это было невозможно. Да и Сашка, как ему казалось, вкладывал в слово «поговорить» какой-то другой смысл. Славка намекнул на это Кириллову, и он тут же вцепился в эту мысль. Он засыпал Славку вопросами, и к концу разговора Леснев-младший отупел настолько, что уже ничего не соображал. Он не понимал повышенного интереса следователя к Грише-дурачку. Он не видел никакой связи между убийством Сашки и его попыткой «поговорить» с Гришей. Славка совсем перестал понимать Кириллова, когда он от Гриши стал незаметно подбираться к нему, Славке. Кириллов интересовался, крепко ли Славка спит, что читает, когда собирается уезжать и какие планы строит на будущее. Потом он вдруг ни с того ни с сего принялся расхваливать Люську. Он, оказывается, навестил библиотеку, изучил Сашкин формуляр и между делом вел с Люськой беседы, касавшиеся, как понял Леснев-младший, и его.