Выстрел с монитора (сборник)
Шрифт:
— Койво… Вы не знаете? Так называли в старину людей, обладающих необъяснимыми свойствами.
— Какими?
— Разными… Одни умеют читать чужие мысли, другие видят, что напечатано в закрытой книге, третьи могут взглянуть на человека и сказать, чем он болен… При некоторых светятся или загораются предметы… А бывают такие, как вы… Койво не всегда знают о своих свойствах и не всегда умеют ими распоряжаться. Не все мудры, как мадам Валентина. Но все — опасны. Случается, что из-за них на город сыплются молнии, а над реками рушатся мосты…
— И
— Я отвечал за город… Галь. А сказать правду я не мог ни вам, ни другим. Кто знает, к чему бы это привело?
— А по-моему, вы просто трус!
— Возможно… — вздохнул Биркенштакк. — Но трусость тоже бывает доблестью. Особенно когда один отвечаешь за многих. Когда вы станете старше… Галиен… вы поймете, что быть трусом порой гораздо труднее, чем смелым.
— Да ну? — насмешливо сказал Галька.
— Да, мой друг… впрочем, сейчас я понимаю, что в случае с вами моя трусость была неоправданна. Думал, что имею дело с обычным мальчишкой, а вы проявили взрослую смелость, находчивость и гражданское мужество. Вы настоящий мужчина.
Галька медленно покачал головой.
— Я мальчик, господин Биркенштакк… На мужчин я насмотрелся в эти дни, ну их к черту. Они и предать могут, и убить… беззащитного… Слава Хранителям, я еще ни в чем таком не замешан. И нечего меня сравнивать с мужчинами. Тоже мне похвала…
— Возможно, вы правы… Но вот что хочу сказать перед уходом. Может быть, на решение о вашем изгнании меня толкнула сама судьба. Не будь этого, вы не спасли бы город…
— Так можно что угодно свалить на судьбу.
— Я не оправдываю себя. Я благодарю судьбу и Хранителей… Галь, я вчера в городе говорил с форт-лейтенантом Зубом. Он передал мне, что рассказывали пленные моряки. Подмоченный порох они заменили, а бомба все-таки не долетела… Галь, вы смотрели на летящий снаряд?
«Да! — эхом отдалась в нем разгадка. — Да! Я смотрел! Я старался удержать снаряд!.. Неужели такое возможно?» — Галька взглядом уперся в лампу. Есть у него такая сила? Что же лампа не шевельнется?
Биркенштакк проследил за его взглядом. Осторожно сказал:
— Видимо, это случается лишь в отчаянные минуты, при большом напряжении души.
Галька прикрыл глаза. В них мелькали темные бабочки. Он услышал:
— Я сказал вам все. Прощайте… господин Галиен Тукк.
— Стойте! — Галька вскинул веки. Биркенштакк был уже на ногах. Его тень на стене напоминала громадную птицу тукана из учебника зоологии. Тень замерла. Галька, давя в себе неловкость, сказал:
— Не все ли мне равно теперь… Оставайтесь в городе, если хотите.
Биркенштакк не скрыл радости. Стрельнул птичьими глазами:
— В самом деле? Вы… благородный человек!.. Но ведь фан Ригену нужен документ…
— У вас есть бумага?
Биркенштакк суетливо достал из кармана сюртука блокнот и вечную ручку с золотым пером — толстую, как палец пекаря Клауса. Вырвал листок.
Галька написал:
«Пусть
Галиен Тукк».
— Вы благородный человек, — опять сказал Биркенштакк. Он протянул руку за документом. Галька придержал бумагу.
— Одна только просьба, — хмуро проговорил он. — Никогда больше не выгоняйте ребят из дому… Пусть они хоть какие будут — не выгоняйте…
Тень закивала клювом. Потом Биркенштакк виновато сообщил:
— Но от меня уже ничего не будет зависеть. На днях меня переизберут…
Галька отдал бумагу и встал:
— Прощайте.
— До свидания… Галь.
— Прощайте.
В город Галька так и не вернулся. Еще три дня он прожил в форте. Прибегали Вьюшка и Лотик, приносили от мадам Валентины разноцветные леденцы. Галька спросил у Лотика:
— Так и живешь у мадам Валентины?
— Ага… Тетки зовут назад, но я пока не иду… хотя она меня вчера нашлепала. — Он забавно сморщил нос.
— За что? — засмеялся Галька.
— А я из желтой бумаги окошко сделал, нарисованное. И на кристалл налепил. Ну, помнишь, тот, что в горшке растет… Она же сама говорила: это Вселенная, дом всего человечества. А если дом, почему без окошка?.. Она потом сама засмеялась и говорит: «Ладно, пусть так и будет…» Галька, а ты скоро домой вернешься?
Вьюшка тоже спрашивала: «Ты скоро домой?»
Галька рассеянно улыбался и лохматил Вьюшке и Лотику волосы.
Форт-майор Дрейк предлагал Гальке стать барабанщиком. Обещал ему через полгода чин капрала, а к пятнадцати годам офицерское звание форт-прапорщика.
— Я подумаю, — кивнул Галька.
Вечером на верхней площадке бастиона к нему подсел барабанщик Ведди.
— Галь… я спросить хочу… Если не так, ты не сердись.
Галька улыбнулся: чего, мол, сердиться-то?
— Там, на мониторе… — неловко сказал Ведди. — Когда расстрелять хотели… очень страшно было?
Галька подумал. Даже зажмурился, чтобы лучше вспомнить.
— Тогда… нет, казалось, что не страшно. А сейчас, когда вспоминаю, кажется, что было страшно… Понимаешь, я будто в двух человек превратился. Будто один стоит у мачты и ему наплевать, гордый такой… — Галька усмехнулся… — А другой в сторонке и боится. Страх — он как бы отодвинулся… Ну, как в школе, на математике, множитель за скобки выносят…
Ведди серьезно вздохнул:
— Кажется, я понимаю… Видишь ли, для меня это очень важно. Ты уже испытал такое, а я еще нет… А придется. Мы люди военные.
Галька опять улыбнулся:
— Это ты военный. А я пока не решил.
Наутро Галька ушел из форта. Рано, до побудки. Оставил на кровати форму барабанщика, надел старые штаны и голландку и ушел.
Никто не знает, куда. Следы его в этой истории теряются. Одни говорят, что он отправился в столицу, где учился старший брат. Другие — что просто пошел бродить по дорогам, искать…»