Выстрел Собянской княжны
Шрифт:
— Молодец! — крикнул советник юстиции. — Пунктуальность соблюдаешь! Влезай ко мне, поедем по делам! Поместимся! Что Филиппов — когда обещал заключение? Он нелюдим, я знаю, да это оттого, что его дважды грабили, один раз с попыткою смертоубийства…
Он вдруг, не выпуская из рук вожжи и ловко управляясь с лошадью, снял с бритой головы котелок и раскланялся с каким-то генералом, в светлом пальто, в недавно введенных ярко-красных брюках с золотыми лампасами, проезжающим встречно в «эгоистке» note 9, запряженной великолепным орловским рысаком. Костя ехал по Невскому, слушал Морокина и с удовольствием разглядывал дома и прохожих.— Видишь этот дом? — спросил Андрей Львович, заметив любопытство Кричевского. — Графа Протасова! Оригинальная личность! Гусарский полковник — и одновременно обер-прокурор Святейшего Синода! Такое только в России возможно! Как он справляется?! Я бы свихнулся, ей-ей! Утром с попами, вечером — с гусарами… А вот там, напротив, дом купца Лыткина…
— Вот, тоже загадка! — кивнул Морокин. — В этих домах самоубийств столько, что не знаем, что делать! Пришлось к местному следователю трех помощников командировать! Просто эпидемия! Уже я предлагал нашему генералу пригласить батюшку да освятить сие место! А вон там — Ямская… тут десять лет тому тоже был пожар… вся слобода выгорела, и лошадей много почтовых погорело… жаль!
Советник юстиции знал город, как свои пять пальцев, и рассказчик был великолепный. Пока они ехали, Костя не скучал. Заскучал он, когда остановились они у какого-то кабака в Грязной note 11улице, всецело оправдывавшей свое название. Морокин бросил Косте вожжи.— Постереги лошадь. Никого не подпускай к себе. Если что — свисти! Свисток взял? Молодец!
Он вытащил из ящика под сиденьем дрожек внушительный сверток мешковины, взял его под мышку и решительно вошел в шумный кабак, полный подозрительных личностей, оттолкнув при входе какую-то вдрызг пьяную мерзкую рожу. Отсутствовал Андрей Львович долго, Кричевский даже начал беспокоиться, как вдруг советник появился в дверях, все с тем же свертком, весьма разочарованный, давая наставления угодливо кланяющемуся половому. Сел в дрожки, хмурясь, тронул лошадь. Он никогда не кричал на свою гнедую и не ударил ни разу, и это Косте нравилось. Они отъехали в соседний переулок — и история повторилась, потом снова и снова. Понемногу у Кричевского зародилось подозрение, что его взяли в эту поездку с единственной меркантильной целью — стеречь экипаж господина советника, покуда тот опрашивает своих осведомителей. Думать так было обидно и унизительно для Костиного профессионального самолюбия. Амбиции молодого помощника станового пристава страдали. Где-то на подъездах к Сенной дорогу им пересекла большая партия ссыльнокаторжных, бредущих под конвоем из пересыльной тюрьмы, помещавшейся в Демидовом переулке. Они шли, меся снег по обочинам, бренча цепями, одетые в серые куртки с бубновыми тузами на спине, в серых войлочных шапках на полубритых головах, понурые и угрюмые, а сзади в наемных повозках ехали за ними их вольные жены, некоторые даже с детьми. Прохожие, идущие от Владимирской, отстояв службу, подавали им булки и калачи. Были среди каторжан и женщины… С ужасом подумал Костя о Сашеньке.— Куда их теперь? — шепотом спросил Кричевский Андрея Львовича, смотревшего на сию печальную картину прищурясь, с некоторым удовлетворением, как пахарь на плоды усталых рук своих.
— По арестантским вагонам — и в Москву, в пересыльный замок, к «святому доктору» Гаазу: есть там такой сумасшедший, коли еще не помер. А там — по Владимирке пешочком, до Тобольска… Очень полезная прогулка в воспитательном отношении. Не смотрите на меня, как на чудовище, молодой человек. Уверяю вас, я не всегда так думал, были и у меня души прекрасные порывы, но постепенно прошли. Повзрослел. Когда каждый божий день видишь, что творят эти жалкие человекоподобные создания — быстро взрослеешь, и вам этого не избежать. Кстати! Газетку читали?! Наше с вами дело там освещается с хорошим знанием деталей, но в каких тонах! Изверги мы, полицейские, и палачи! Бойко пишет этот П. Ш.! Кто он, любопытно было бы узнать? Не слыхал я прежде о таком. Эх, как Розенбергу досталось от него! Переживать будет Михаил Карлович: пропала его помолвка! Тут скандалу публичного не избежать! Видно, новый писака-щелкопер народился. Зубы об нас точит! Прочтите вот, это вас отвлечет!
Статейка Петьки Шевырева была невелика, но забориста. Костя и впрямь увлекся, подхихикивая над Розенбергом, представляя, как последний будет хвататься за свои бакенбарды, объясняясь с родней невесты, и не заметил, как остановились они у очередного мрачного питейного заведения, коими изобиловала тогда вся Лиговская улица. На этот раз Морокин пробыл в кабаке недолго, а выйдя из него все с тем же свертком, для чего-то перешел улицу, миновал свой экипаж с читающим Константином на сиденье и скрылся в темной подворотне дома напротив. Костя все продолжал читать, когда заметил краем глаза, что из дверей кабака вышел и осторожно направился в ту же подворотню вслед Морокину забавный тщедушный мужичонка в сюртучке с длинными болтающимися руками. Поскольку узкоплечий уродец едва ли доставал атлетически сложенному Морокину до подбородка и по Костиным меркам не мог представлять серьезной опасности для мало-мальски крепкого мужчины, Кричевский в первый миг не обеспокоился. Но мужичонка, входя в подворотню, быстро оглянулся, дернул шеею — и тотчас ярко ожило в Косте недавнее ощущение, испытанное им в доме господина Белавина, будто перед ним окно в иной, подледный мир, полный хищных тварей. Костя поручиться был готов теперь, что этот хлипкий тип оттуда, из этих, и совсем не столь безопасен, как представляется. Отложив газетку, помощник станового пристава, стараясь не шуметь, соскочил с дрожек и подошел поближе. Из подворотни не доносилось ни звука. Успокоенный, Костя заглянул под темные сырые своды — и отпрянул в ужасе! Глазам его предстала невероятная картина, точно оживший ночной кошмар! Тощий упырь, оскалив в наслаждении кривой рот, утыканный как попало редкими желтыми зубами, облизывая губы, выпучив свои снулые рыбьи глаза, обеими руками, встряхивая на весу, душил за горло трепещущее в конвульсиях тело Андрея Львовича, поникшее бессильно в его нечеловечески огромных клешнях. Морокин посинел уже лицом и свесил бритую голову набок. Отпрянув, подавив в себе детское желание убежать подальше и никогда ничего подобного не видеть, Кричевский поспешно сунул свисток в рот и яростно, что есть мочи засвистел, еще и еще! Тотчас откуда-то от Знаменки откликнулся ему далекий свисток городового, неописуемо обрадовавший молодого человека и придавший ему смелости. Засвистав еще раз, Костя решительно сжал кулаки и кинулся в подворотню, понимая, что для спасения жизни Морокина дорога каждая секунда. Упырь, однако, едва засвистали, тотчас куда-то исчез, а в подворотне, в грязной луже подтаявшего снегу вниз лицом лежало одно только бесчувственное тело советника юстиции, да валялся поодаль его загадочный сверток, с которым Морокин обходил притоны. Не переставая свистеть, не сводя глаз с темноты проходного двора и ежесекундно ожидая нападения со всех сторон, Костя присел и за плечи выволок тело Андрея Львовича из лужи, чтобы тот не захлебнулся в беспамятстве. Потом подхватил его под микитки и потащил, скребя сапогами, на улицу, на свет, где казалось ему безопаснее. Посетители гнусного кабака тоже вывалили на свист, стояли и приглядывались к бесчувственному советнику, осевшему на снег, прислоненному спиной к стене дома, и к юноше в тесной гимназистской шинели, непрерывно свистевшему в полицейский свисток. Некоторые даже подошли вплотную, наблюдая, поплевывая, делая циничные предположения, выживет полицейская ищейка или нет. Костя загородил спиной Андрея Львовича, опасаясь худого, но уже засвистали все ближе и ближе, со всех сторон, в ближайшем переулке затопали тяжелые сапоги бегущих городовых — помощь поспела вовремя!— Туда, туда побежал! — крикнул Костя набежавшим полицейским, указывая в подворотню, не надеясь, впрочем, на успех погони. — Это Морокин, Андрей Львович, советник юстиции, из прокуратуры! У него, поди, шея сломана! Помогите мне доставить его в больницу!
— Не надо в больницу… — вдруг, страшно захрипев, отозвался сыщик не своим голосом и открыл глаза. — Я живой пока… слава богу… горло только болит… порвал, подлец!
Он закашлялся, наклонился и выплюнул на снег кровавый сгусток.— Ох-х-хр-р… Как славно дышать-то! Понимаешь это, только когда тебя вот так придушат разок. Никогда не буду вешаться или топиться и вам не советую. Только пуля, поверьте моему опыту…
— Андрей Львович! — обрадованно кинулся к нему Кричевский и едва не заплакал от пережитого. — Вы живы!.. Я так испугался…
— Твоими молитвами, мальчик, — слабо улыбнулся советник и привстал, опираясь о стену. — Я теперь твой должник на веки вечные… И чувствовал же подвох, а не уберегся… Что значит — пошел справить нужду не там, где подобает приличному человеку! Как он меня головой о стену шарахнул! Одно слово, профессионал! Мастер своего гнусного ремесла!
— А кто это был-то, Андрей Львович?! — шмыгая носом, спросил Костя, помогая Морокину доковылять до экипажа.
— О! Это Падалка note 12— известный наемный душитель. Сила у него в пальцах неимоверная! Сказывают про него, что двумя руками пустой штоф раздавить может, а одной рукой — шкалик стеклянный. Сам-то неказист, да?
— Да уж… — кивнул Костя. — Соплей перешибить можно!
— Вот и я так же обманулся, он всех этим обманывает!
— Что же вы его не арестуете?!
— Так поди, поймай! Его в лицо-то и не видал никто толком! А кто видал — тот уж не расскажет ничего… Я который уж год одни легенды слышу… Тебе первому, пожалуй, посчастливилось увидать этого стервятника! Кстати, не вздумай хвастать нигде, а повстречаешь — в глаза не смотри и ничего не делай, если один! Будем надеяться, что он тебя не высмотрел. Опасен, очень опасен! Хуже тигра!
В голосе сыщика прозвучало странное восхищение «своим» зверинцем.— За что же он на вас напал, Андрей Львович? — спросил Кричевский, радуясь, что все так хорошо кончилось, подсаживая Морокина на подножку.