Выстрел
Шрифт:
«Черт возьми, – с тоской думал Юра, – скорее бы они кончили с этим».
– Что решим? – спросил Миша.
– Ларе бойкот на семь дней, – предложила Зина.
– А Генке?
– Мне за что? – поразился Генка.
– Читаешь чужие дневники.
– Нет, погоди, – заволновался Генка, – нельзя, знаешь, так, за здорово живешь… «Что Генке?» В чем мое преступление?
– Повторяю: читаешь чужие дневники.
– Но ведь мне его дали, сказали: посмотри для стенгазеты. Я не знал, что его украли. Думал: Зоя всем дает читать свои стихи, дала Ларе, Лара дала мне.
–
– Что значит личный? – возразил Генка. – А если бы там было написано, что Зоя знает о каком-то преступлении, то и тогда я должен молча вернуть ей дневник, и все? Нет, я это понимаю по другому.
– Демагогия! – рассердился Миша. – Стихи плохие, но ничего преступного в них нет. А вот выкрасть из чужой клетки – преступление. Вынести их на учком – способствовать преступлению.
– Но ведь я не знал, что их выкрали! – закричал несчастный Генка. – Я хотел как лучше. Должны мы бороться с мещанством или нет?
– Генка совершил ошибку, поступил неэтично, но все же его не за что наказывать, – сказала Зина Круглова.
Обращаясь к Зое, Яша Полонский продекламировал:
Милая, кроткая, нежная, Вся воплощенье мечты, Нравится мне твоя муза унылая, Только вот Генке не нравишься ты!– Ладно, – сказал Миша, – я не настаиваю на взыскании Генке, но пусть будет осмотрительнее. Что у тебя еще, Генка?
– Еще… Вот случай, не далее как сегодня…
Юра напрягся – это, конечно, о нем.
– Не далее как сегодня, за обедом, Юра не стал есть пирог – больше того, назвал его дрянью, завернутой в гадость. И это в то время, когда страна только выходит из голода и разрухи, когда миллионам людей в Поволжье и других краях недостает куска хлеба. Такое заявление – возмутительное барство, нетерпимое в нашей среде!
Теперь все смотрели на Юру.
– И за этим вы меня вызвали? – спросил Юра, еще не веря, что все оказалось такой ерундой.
– Тебя не вызывали, а посоветовали прийти.
– И больше вам нечего сказать?
– Кому это вам? – спросил Миша. – Ты что, отделяешь себя от нас?
– Знаешь, Миша, могу ответить тебе твоими же словами: не надо демагогии! Генка, больше ты ничего не хочешь мне сказать?
– Этого тебе мало?!
– Тогда всеобщий привет!
Юра махнул рукой и вышел.
– Вот, пожалуйста, – сказал Генка, – демонстративно покинул заседание учкома. Так оставлять нельзя.
Зина Круглова предложила:
– Выговор ему за барство, за игнорирование учкома.
– Голосуем, – сказал Миша.
Все подняли руки.
Ободренный тем, что в этом случае он оказался прав, Генка деловито спросил:
– Что будем делать с Витькой Буровым и его компанией? Может быть, передать в СПОН? [2]
– Давайте пока ничего не решать, я попробую с ними поговорить, – сказал Миша.
– Ты
– Попробую еще раз.
2
СПОН – Социально-правовая охрана несовершеннолетних.
16
Разговор с Витькой действительно не получился. Но то, что увидел тогда Миша, внесло в его представление существенную поправку: Витька защищал мать от пьяного отца.
После учкома, вечером, Миша отправился к Белке.
По узкой лестнице с выщербленными цементными ступенями спустился в подвал, открыл дверь с ободранной обшивкой из грязной мешковины и очутился в темном коридоре со скользкими стенами, пропитанном гнилыми запахами сырой штукатурки, нищего жилья, вонючего тряпья, подгоревшего подсолнечного масла.
Комната тоже была сырой, полутемной, с голыми стенами, низким, сводчатым потолком, придававшим ей вид кельи.
Под потолком тускло серел маленький прямоугольник окна, выходящий в яму, прикрытую со двора металлической решеткой.
На постели, застланной тряпьем, сидела тетка или бабушка Белки – нищая старуха, побирушка. За квадратным, грубым, голым столом на табурете – Белка.
Табурет был единственным. Миша стал, прислонившись к косяку двери.
Белка исподлобья посмотрела на него и отвернулась.
Старуха, бормоча, перебирала тряпье на кровати.
– Слушай, Белка! – сказал Миша. – Как твое настоящее имя?
– Белка! – вызывающе ответила девочка.
Миша повернулся к старухе:
– Как ее зовут?
– Кто знает, – пробормотала та, перебирая тряпье, – приблудная девчонка. Подобрала на вокзале, в голод еще, вот и живет. Как крестили, не знаю. Во дворе Белкой кличут.
– Почему в школу не ходишь? – спросил Миша.
– Не хочу и не хожу.
– А если в колонию отправят?
– Убегу.
– Брали ее, – сказала старуха, – убежала, откуда хошь убежит, верткая.
Стол был пуст, никаких следов еды, даже посуды не было: ни стакана, ни кастрюли, ни чайника.
– На что живете?
– А что люди добрые дадут, на то и живем. И Белка вон кормит, не обижает, спасибо!
– А ты где достаешь? – спросил Миша у Белки.
– Где надо, там и достаю.
– Можно попасться.
Болтая ногами, Белка запела:
Что вы советы мне даете, словно маленькой, Ведь для меня давно решен уже вопрос. Оставьте, папенька, ведь мы решили с маменькой, Что моим мужем будет с Балтики матрос. Ах, сколько жизни он вложил в свою походочку, Все говорили, что он славный морячок. Когда он шел, его качало, словно лодочку, И этим самым он закидывал крючок. Была весна, цвела сирень, и пели пташечки…