Выстрелы в замке Маласпига
Шрифт:
– Мама!
Алессандро также заметил это и был уже около матери, ласково стараясь ее разбудить.
Она открыла глаза с удивленным видом, затем, придя в себя, улыбнулась.
– Мне кажется, вам пора лечь, – сказал он. – Франческа отведет вас. – Он нагнулся и поцеловал ее в щеку, помогая ей встать. – Спокойной ночи.
Джон Драйвер встал. Он слегка зевнул и извинился.
– Я тоже устал. Я отведу маму в ее комнату. Катарина тоже поднялась.
– Я пойду с вами, – сказала она. И, посмотрев на кузена, добавила: – Вероятно, здесь какой-то особый воздух. Я тоже засыпаю.
В его глазах мелькнуло разочарование; с ленивой улыбкой он попросил:
– Останьтесь на пять минут. Пока доиграет пластинка.
– Почему бы вам не остаться? Финал – лучшая часть, – вставила старая герцогиня. – Джон и Франческа присмотрят за мной.
– Боюсь, что усну, – сказала Катарина, не глядя на герцога. Она знала, как ей надо поступить, и решила так именно и поступить. Она не может ручаться за себя, если он снова захочет ее. Предательство! Эта мысль,
Она приподнялась и поцеловала его в щеку. Это был Иудин поцелуй, та же смесь любви и ненависти, обрекающая на смерть...
Оказавшись в своей комнате, она сменила простое черное платье на юбку и свитер, со шлепанцами. Положила маркер в карман юбки, раздернула занавески и села на кровать в ожидании. Это была сверкающая, ясная ночь, с полной луной. В ее свете мраморные горы казались покрытыми снегом; судя по скорости, с какой двигались облака, был сильный ветер. Внизу, в городе Маласпига, погасли огни; дома и церковь стояли безглазые в лунном свете. Она закурила сигарету, наблюдая, как ее кончик мерцает в полутьме, порожденной кроватными занавесками. Ее комната и все, что в ней находилось, были ярко залиты лунным светом.
Ей явно повезло, что ночь такая светлая: найти дорогу в трапезную впотьмах было бы очень трудно. За этот вечер она много раз старалась восстановить в своей памяти расположение комнат в Замке, представить себе, каков должен быть ее путь. На ее часах было одиннадцать тридцать. Комната старой герцогини выходила в этот же коридор, где спал Алессандро или слуги, она не знала, но подозревала, что выше. Одиннадцать сорок восемь. Ждать полуночи означало бы отдать дань суевериям. В самой полуночи не было никакой магии, никакой гарантии, что он спит и она не встретится с ним на пути вниз. Она встала, задернула кроватные занавески, подошла к двери, приоткрыла ее. Дверь слегка скрипнула. Выйдя, она сразу же остановилась, чувствуя, как неровно бьется ее сердце, и внимательно осмотрелась. В самом конце коридора, там, где была дверь герцогини, горел свет, остальная часть коридора была погружена в тень и тишину. Лестница, ведущая в главный зал, находилась на противоположном конце, где было очень темно.
Она вышла наружу, тихо закрыла дверь и направилась легким и быстрым шагом к лестнице. Лестница, спускавшаяся широкой спиралью на нижний этаж, тонула в такой тьме, что даже не было видно ступенек. Катарина нащупала веревочные перила и, крепко за них держась, стала спускаться; однажды она споткнулась и спаслась только тем, что вцепилась в веревку обеими руками. На повороте лестницы она внезапно увидела свет.
Совсем близко внизу была прихожая: свет исходил от двух настенных электрических ламп, висящих по обе стороны окованных железом дверей. Она остановилась на нижней ступеньке и прислушалась: нет ли кого-нибудь поблизости. Тишина стояла полнейшая. Она медленно вошла в зал, здесь было холодно, и она задрожала. Обстановка тут была самая скудная: массивный, окованный железными обручами сундук, два стула по обеим сторонам такого широкого и высокого камина, что, по словам Алессандро, в него уходил целый вагон дров, и огромная мраморная урна, наполненная цветами в горшках. Зал, в этом тусклом свете, казался больше и мрачнее, чем днем. Она пересекла его, поднялась на цыпочки, идя инстинктивно поступью человека, вторгающегося в запретное для него место, открыла дверь, ведущую в оружейную, озаренную ярким лунным светом, льющимся через сводчатые окна, и поспешила в трапезную. Трапезная была освещена серебристо-серым сиянием, льющимся через большое центральное окно; здесь лежали глубокие тени, в которых, невидимо для глаз, колыхались гобелены, волнуемые каким-то тайным сквозняком, а длинный стол вполне мог бы служить для пиршества привидений. Тишина, тяжелый и напоенный влагой древних камней воздух, казалось, заключали в себе зловещую угрозу. Она пересекла трапезную бегом и подошла к двери кладовой. Тут же висела небольшая железная петля, и, когда она за нее потянула, дверь отворилась. Внутри стояла полная темнота. Катарина нащупала справа от себя, на стене, выключатель, повернула его и увидела перед собой лестницу, по которой еще утром спускалась вместе с Алессандро. Она закрыла за собой дверь и торопливо пошла вниз. Кладовая была ярко озарена лампами дневного света; от такого резкого перехода от темноты к свету она невольно заморгала. Тут стояла готовая к отправке мебель. Вопреки разумной осторожности, она побежала, не обращая внимания на цоканье своих туфелек по каменному полу, уверенная, что через несколько секунд раскроет картину, отметит оборотную часть холста и отправится обратно наверх. Картина стояла на мольберте, занавешенная куском зеленой ткани. Кто-то побывал здесь до нее и прикрыл обнажившийся угол рамы, который она заметила. Мраморные дети стояли друг подле дружки на столе. Их тоже переставили на другое место. Она вынула маркер из кармана, уронив с него колпачок. Он закатился под стол. Она нагнулась, чтобы поднять его, и решила, что ей надо отметить маленькие мраморные бюсты, потому что они тоже входили в партию товаров, предназначенных к отправке. Она подняла девочку, повернула ее на бок и поставила крест на основание, и в этот миг на ее плечо легла чья-то рука и голос позади нее произнес:
– Я так и думал, что найду вас здесь...
Она повернулась с криком ужаса, уронив мраморный бюст...
Пизанский аэропорт был невелик. Здесь не было ничего похожего на те потоки пассажиров, которые заполняют большие аэровокзалы, знакомые Карпентеру. Он спустился по лестнице и быстрыми шагами пошел по бетону к главному зданию: внутри было многолюдно. Несмотря на позднее время, самолет был полон. В конторе Герца за стойкой сидела сонная девица. Карпентер сказал, что хочет нанять машину, и нетерпеливо наблюдал, как она тщательно заполняет все необходимые формы. Он взял «Фиат-127», маленький и быстрый, проверил бак – он был залит под крышку. Стало быть, в пути у него не будет никаких задержек. На улице было тепло и безветренно, ярко сияла луна; над головой мерцающей дугой раскинулся Млечный Путь.
Он завел «фиат» и выехал на пизанскую дорогу. Аэропорт покидал целый поток машин, и, только достигнув окраины города, он смог наконец выехать на автостраду. Он рассчитывал, что до Маласпига двадцать минут езды, если он будет жать вовсю; и когда он увидел, что путь свободен, то нажал педаль газа до упора. Он по достоинству оценил прямое двухрядное итальянское шоссе, вспомнив, что некоторые называют итальянцев лучшими инженерами и строителями мира. Навстречу ему, по противоположной стороне, со сверкающими фарами мчались машины; послышался отдаленный, похожий на жалобный стон привидения, рев сирены и через несколько мгновений замолк. На спидометре было 180 километров, и маленькая машина дрожала от напряжения. Бросив взгляд на светящийся циферблат своих часов, он убедился, что близится полночь. Справа появился большой бело-голубой указатель «Масса – два километра» со стрелкой, указывающий поворот. Карпентер притормозил. Он вспотел: рубашка прилипла к спинке сиденья, а руки скользили по рулю. Он даже не хотел думать о том, что будет, если он не застанет Катарину в Замке. Это была первая в его жизни операция, не распланированная заранее. Пистолет в его плечевой кобуре был полностью заряжен. Он свернул на своей маленькой машине, остановился у пропускного пункта и швырнул бумажку в пять тысяч лир дежурному сборщику дорожного налога, который крикнул ему вслед, чтобы он забрал сдачу. Теперь стало уже трудно ехать с большой скоростью; сельская дорога была довольно узкая, и ему приходилось дважды останавливаться на перекрестках, чтобы пропускать другие автомобили. Был указатель «Масса», но не было указателя «Маласпига». Он остановился у обочины и посмотрел на дорожную карту, которую купил, пока оформлял заказ на автомобиль. Масса лежала рядом с автострадой, на морском побережье. Город Маласпига он нашел на некотором расстоянии от моря; к нему вела извилистая горная дорога. Оказалось, что он неверно рассчитал время. Пять километров вверх по извилистой дороге, которая вела к Замку, стоили двадцати на автостраде. Он выжал педаль сцепления, и машина рванулась вперед. Оставалось только надеяться, что перед ним не едет какой-нибудь тяжелый грузовик или другая медленно движущаяся машина. Долгий опыт научил его, что убийства совершаются обычно ночью.
Альфредо ди Маласпига все никак не хотел идти спать, тянул время. Он разделся, надел пижаму и халат; посмотрел в зеркало, не забыл ли что-нибудь, а затем начал перебирать свою коллекцию ночных чепцов. Их была целая дюжина: полотняные и шерстяные, простые, с вышивкой, с кисточками и без. Он перепробовал несколько чепцов, прежде чем остановил выбор на одном из них. Он помнил, – это было одним из самых ранних его воспоминаний, – как его дед герцог Пьетро сидел на кровати с сатиновым чепцом на голове и как приятно он был тогда удивлен, что взрослые носят шапочки в постели.
Альфредо всегда считал голову самой важной частью человеческого тела. Конечно же, душа находится в черепе, вместе с мозгом. Волосы – одно из чудеснейших творений Господних, они созданы для защиты головы от холода и жары. В основе его мании лежали вполне разумные соображения: он заботился о жизненно важной части своего тела и в то же время украшал ее. Ему казалось это совершенно естественным, и когда монахини самыми добрыми намерениями попытались вмешаться в его выбор шляп и чепцов, он отреагировал сперва резким отпором, затем жалкой апатией. Монастырь он вспоминал, только когда видел Франческу. Она хотела отослать его обратно, он знал это и так и не простил ей этого намерения.
Поужинал он с удовольствием; ему было веселее в компании; куда веселее, чем перебирать свою коллекцию шляп и чепцов и десятки раз примерять их. Он был вполне счастлив, когда семья жила во Флоренции, которую он не любил: шум и суета сбивали его с толку, но еще счастливее он был, когда вся семья собиралась в Замке. Он сидел на краю кровати, размышляя, не выбрать ли ему желтый шерстяной чепец. Ему нравилась его красивая белокурая племянница. В молодости шляпы были не единственным его интересом. Он хитро усмехнулся. Он всегда любил белокурые волосы, а в Маласпига была девушка с волосами излюбленного Тицианом цвета – золотисто-рыжими. Но это было так давно. Его ум беспокойно метался от одной мысли к другой. Он нахмурился. Да, племянница ему нравится, но не только потому что она красива, но и потому что относится к нему с должным уважением. Более того, она выразила свое восхищение его шляпами. И он не ложился спать, потому что тревожился за нее. Ей надо уехать из Замка. Нельзя допустить, чтобы с ней случилась какая-нибудь беда.