Вживленный «Чип контроля» [Марш-бросок]
Шрифт:
– Почему это – беспокойного? – повернув к нему голову, сказал начальник караула. – С виду он как раз мужик спокойный, выдержанный. Но что-то у него есть на уме, поверьте моему опыту. Я его, кстати, первым номером сдал, от греха подальше… А фамилия его будет такая – Анохин.
Через полчаса спецколонна остановилась во внутреннем дворе вятской тюрьмы. У осужденных на время отобрали котомки, разбили на партии и стали прогонять через душевые. После помывки, распаренные, нагие, они попадали в руки цирюльников, где свежее пополнение обстригали «под ноль». Поначалу все шло заведенным порядком, но затем начались какие-то странности… Вместо ожидаемой кормежки весь этап, разбив на группы по четыре человека, стали пропускать через помещение санчасти, где заседала некая комиссия, назначение и полномочия которой для з/к оставались тайной.
Весь этот день, как и многие другие минувшие дни, Сергей Анохин пребывал в состоянии странного оцепенения. Он кое-чему успел научиться за те три с хвостиком месяца, что истекли с момента его ареста, и кое-как приспособился к окружающей среде. Он научился – или его обучили – подчиняться требованиям конвоиров, вертухаев, сотрудников УИН, которые все были для него на одно лицо… так, как подчиняется механический робот командам извне. На следствии молчал – он ушел в себя, когда понял, к чему все катится, – но это был его собственный выбор. Он сохранял молчание в бутырской камере, произнося за день едва ли десяток слов. Он научился держать себя среди заключенных так, чтобы ни у кого не возникало желания лезть к нему, приставать с какими-нибудь «душевными разговорами» или попросту со своими гнилыми базарами. Все это время, пока шло следствие по его делу – а следак, надо сказать, только им одним, кажется, и занимался в те злополучные мартовские и апрельские дни, – он избегал любых человеческих контактов, так и не сблизившись ни с одним из своих бутырских сокамерников.
Он научился даже есть тошнотную тюремную пайку; лишь в первые двое суток после ареста отказывался от пищи. Он быстро осознал, что голодовка в его положении ровным счетом ничего не решает, но зато может лишить его силы, которая в будущем, при определенном раскладе, ему еще может понадобиться.
И только одному он так и не смог научиться: пониманию того, что все это происходит именно с ним, с Сергеем Анохиным, и не во сне, а наяву…
Если из автозака его извлекли в числе первых, то в санчасть он попал одним из последних, по воле занимающихся сортировкой пополнения сотрудников местного СИЗО.
Голых зэков, многие из которых успели покрыться гусиной кожей, пока дожидались своего часа, поочередно запускали «на комиссию». За дверью они находились минуту, максимум две. Затем сотрудник выводил их обратно в коридор, передавая одному из освободившихся вертухаев.
Следующий… Следующий… Следующий…
Наконец настал черед Анохина.
Он застыл почти посреди комнаты, равнодушно уставившись перед собой. Кроме него, в помещении, облицованном белым кафелем, находились еще пятеро мужчин. Трое из них в белых халатах, одетых поверх камуфляжа. Двое без оных – последние, скорее всего, являются сотрудниками местного «абвера». [3] Двое врачей, или кто они там такие, эти люди в белых халатах, сидя за столом, листали папки. Тем временем третий их коллега негромко переговаривался с сотрудниками Вятского СИЗО.
3
«Абвер» – оперативная часть ИТУ или СИЗО.
– Опусти руки по швам! – скомандовал заключенному один из «абверовцев». – Ну?! Что застыл, как статуй?! Не слышу?!
Заключенный наконец разлепил губы:
– Анохин Сергей Николаевич, тысяча девятьсот семьдесят третьего года рождения, осужден по статье двести двадцать восьмой, часть четвертая… восемь лет лишения свободы.
Другой «абверовец», более плотного телосложения, нежели его коллега, скривив толстые губы, ворчливо заметил:
– Это у тебя первая ходка, как я понимаю? Кто так «молитву» читает?! Но ничего, ничего… Здесь тебе – не там! Быстро рога пообломаем.
Рослый мужчина в белом халате, который до этого обсуждал что-то в компании сотрудников СИЗО, вдруг уставился на Анохина и даже на несколько мгновений замер.
– Так, так, так… – произнес он под нос, продолжая пристально разглядывать стоящего перед ним в чем мать родила зэка. – Вот это уже кое-что… Очень даже недурственный экземпляр.
Он и сам, этот мужчина, надо сказать, был «недурственным экземпляром». Рост под сто девяносто, широкоплечий, крепкого телосложения; коротко стриженные светлые волосы; даже здесь, в хорошо освещенном помещении, он не снимал солнцезащитных очков. Наверное, он будет чуть постарше Анохина, но не намного, года на два или три максимум. И еще… Если те двое мужиков в белых халатах, что заседали за столом, все же имели, судя по первому впечатлению, какое-то отношение к медицине, то этот, заинтересовавшийся вдруг Анохиным, судя по повадкам, был либо военным либо спецслужбистом.
– Найдите мне его «сопроводиловку», – распорядился тот.
Пока сотрудники отыскивали пакет с нужными бумагами, рослый блондин успел дважды медленно обойти застывшего посреди помещения Анохина. Заметил, конечно, и чуть запавший живот, и слегка обозначившиеся ключицы, – но груднина была широкой, и ребра пока проступали не слишком явно, – равно как и бледноватый оттенок кожи: время, проведенное в камере, накладывает на облик всякого свою приметную печать… К тому же голый человек, да еще остриженный под ноль и выставленный на обзор перед одетыми людьми, почти всегда представляет из себя жалкое зрелище. Но только не сейчас, не в данном конкретном случае; зэк Анохин относился ко всему происходящему с полным, совершенным, абсолютным равнодушием – его серые глаза словно задернуты изнутри шторкой…
«Блондин» опытным глазом отметил главное: человек, стоящий перед ним, хотя и находится сейчас не в самой лучшей своей физической; форме (и это объяснимо), все же выглядит гораздо крепче, выносливей, сильнее тех, кто ранее прошел медицинский осмотр. За исключением, пожалуй, бывшего боксера Крючкова по прозвищу Крюк да еще двух-трех личностей подобного склада. Но даже на фоне таких крепышей, как Крюк, зэк Анохин выглядит очень и очень достойно.
– Ого, – склонив голову чуть набок, сказал блондин. – У тебя, вижу, дырочка в правом боку. Ага… вот где вышла… Сквозное огнестрельное… Где воевал, Анохин?
– Там, где вас всех не было, – по-прежнему глядя перед собой, сухо ответил Анохин.
– Ты с кем разговариваешь, падаль?! – вызверился на него один из «абверовцев», замахиваясь дубинкой. – Ур-рою, мр-разь!!
– Отставить! – недовольно покосившись на него, скомандовал блондин. – Гм… Так ты, Анохин, по двести двадцать восьмой загремел? Что-то я не вижу, чтобы у тебя вены были исколоты… Сам, значит, не ширялся? Редкий случай, хотя, конечно, и такое случается… Откуда наркоту гнали? В Таджикистане служил? Сел за афганский «трафик»? Молчишь…
Посмотрев на правое предплечье Анохина – на нем была вытатуирована надпись ДКБФ, а чуть ниже помещено изображение оскаленной головы черной пантеры, – он покачал головой:
– Да нет… я вижу, ты совсем из других краев. Уж больно «тату» у тебя не типичное… Похоже на то, Анохин, что ты даже среди своих ребят чем-то выделялся, не так ли?
Один из сотрудников СИЗО протянул блондину пакет из плотной крафтовой бумаги, внутри которого, очевидно, находились сопроводительные документы на заключенного Анохина С. Н., адресованные руководству Вятского УИН.