Взлет черного лебедя
Шрифт:
Если честно, мне бы данные познания не повредили. Но я обещала антиквару доставить открытую шкатулку уже завтра. Оставалось надеяться, что он найдет способ связаться со мной, когда поймет, что у меня нет его адреса. Иначе придется мне прочесывать Трибеку и Вест-Вилидж, пока я не разыщу антикварный магазинчик. А пока надо приниматься за работу.
Я прошла в спальню — крошечную комнатку под скатом крыши — и быстро переоделась. С облегчением сменила юбку и блузку на старенькие джинсы, футболку с длинными рукавами и кожаные ботинки на толстой подметке. Уже давно я усвоила четкое правило: одна искра способна уничтожить любимую рубашку, прожечь ткань насквозь и повредить кожу. Ювелирное мастерство и паяние, что тут скажешь… Мою рабочую одежду испещряли дырочки, от нее пахло газом, металлом и пеплом, но в ней я чувствовала
Я зачесала волосы назад и стянула в хвостик, вернулась в мастерскую и включила радио, настроенное на волну WROX — станцию, передававшую альтернативный рок. Я любила слушать музыку во время работы. Шелковый голос ночного ди-джея (ее шоу называлось «Ночной полет с Ариэль Эрхарт») меня успокаивал и расслаблял. Я улыбнулась, когда зазвучала песня в исполнении «London Dispersion Force». [10] В группе были двое моих лучших друзей, и я порадовалась, что их вывели в эфир. «Трубадур» — так называлась их новая композиция. «Трубадуры песни сочиняли, чтоб сердца разбитые унять, — заливалась Фиона. — Чтоб про боль любви неразделенной недоступным дамам рассказать». Я включила паяльную лампу, покачиваясь в такт мелодии и чувствуя, как погружаюсь в безмятежность, которой не ощущала весь день. «Слава богу, что у меня есть работа, — подумала я, придвинув к себе шкатулку. — Но вот вопрос: как же мне, черт побери, открыть ее и не повредить?»
10
«London Dispersion Force» (в пер. с англ. — «Лондонские дисперсионные силы»). Так называются силы электростатического притяжения мгновенного и индуцированного (наведенного) диполей электрически нейтральных атомов или молекул. Их происхождение было объяснено в 1930 г. Фрицем Лондоном — немецким физиком-теоретиком.
Я осмотрела шов, соединявший крышку с основанием. Поскольку края не были повреждены, я предположила, что металл шва более легкоплавкий, чем серебро. В противном случае оно бы расплавилось при нагреве. То же самое касалось и пластины, припаянной к защелке. Следовательно, если удастся справиться с задачей, я смогу провести лезвием вдоль шва — и дело в шляпе. Я взяла стальной скальпель и выбрала горелку с самым тонким соплом для паяльной лампы, после чего установила нужный уровень подачи ацетилена и кислорода. Подготовившись к работе, я надела перчатки, защитные очки и направила пламя горелки на металлический шов. Сначала я не заметила никаких изменений. Если бы здесь использовали свинец, он бы уже расплавился. Значит, я вожусь с каким-то неизвестным материалом. Я увеличила силу огня…
Безрезультатно.
— Ну, давай, — прошептала я, и очки запотели от моего дыхания. — Не будь гадом.
И в ответ на мой голос шов размягчился и засветился, как яркая лента. Он начал плавиться.
— Умница, — проворковала я и провела пламенем вдоль металла. Я делала так до тех пор, пока он не начал пузыриться. Другой рукой я вставила скальпель между крышкой и основанием, провела по трем сторонам шкатулки и под пластиной. Металл вокруг печатки засветился, а сама накладка стала белой — кроме фигуры взлетающего лебедя посередине. Птица осталась черной на раскаленном добела фоне. Казалось, она взлетает над водоемом, залитым солнцем. На миг я явственно услышала хлопанье крыльев, а потом раздался щелчок и свет ослепил меня.
Это сияние я практически ощутила. От всплеска энергии завибрировали кости, стало покалывать в кровеносных сосудах, и все волоски на моем теле встали дыбом. Я будто нырнула в холодное, как лед, озеро летним днем, или шагнула в горячую ванну, в которой кипела морская соль для ванн, или… нет, это было невозможно описать. Я словно впервые в жизни вдохнула полной грудью. И мгновенно осознала, что если я это выдержу, то потом буду пытаться повторить новое ощущение.
Когда свет померк, я взглянула на свои руки и ноги, отчасти ожидая увидеть потемневшие культи. Однако я ни капельки не обожглась.
«Все хорошо», — повторяла я, успокаивая себя. В словах мне слышался призрачный голос моей матери. Так она говорила, если я падала или ушибала голову. «Все хорошо», —
Она была открыта. А к потолку поднималось облачко голубоватого дыма. Он, как змея, обвивал фигуру металлического дракона. К дыму примешивались хлопья сажи, парящие в воздухе. Но меня потрясло другое — внутренняя сторона крышки. На серебре голубели знаки, и они мерцали, подобно иконкам на экране компьютера.
Я протянула дрожащие пальцы к шкатулке. Полумесяц превратился в круг, дважды рассеченный двумя пересекающимися линиями, и сменился треугольником с точкой в центре. Перевернутый глаз превратился в букву Z, потом — в цифру 7, а потом — в нечто, напоминающее инфузорию-туфельку.
Я зажмурилась, отчаянно надеясь, что, когда открою глаза, иллюзия исчезнет. Когда в шестнадцать лет у меня появилась зрительная аура при мигрени, я думала, что схожу с ума. Я выросла в доме, который часто посещали художники, и потому слышала разговоры о том, что кто-то из друзей родителей «шагнул за грань». Их существование представлялось мне и даром, и тяжким бременем бытия. Разве мама не говорила мне постоянно о том, какая я талантливая? Не означало ли это, что я потенциально способна шагнуть за предел рационального мира — в безумие? Какое невероятное облегчение я испытала, когда окулист объяснил мне, что сверкания, слепые пятна, обрамленные зигзагообразными линиями, и туманные короны совершенно нормальны и обычны для приступов мигрени. Но вдруг он ошибался? Что, если симптомы являлись опасным признаком и я уже начала сходить с ума?
Я открыла глаза. Символы испарились. Шкатулка стала серебряной и отполированной до блеска. От патины не осталось и следа. «Понятно, крышку обработали химикатами», — подумала я. Символы были начертаны на каждом слое, они проявились при нагревании и последующем остывании. Так лимонный сок становится виден на бумаге, если ее подержать над огнем. Собственная логика меня немного успокоила. Я сняла защитные очки, перчатки и прикоснулась к шкатулке. Металл еще хранил тепло. Я опустила крышку, потом подняла…
Внутри было пусто.
Я уставилась на хлопья сажи, плавающие в воздухе. И меня осенило — это же клочки обгоревшей бумаги! Листы лежали внутри шкатулки, воспламенились, когда открылась ее крышка. На единственном уцелевшем обрывке, валявшемся на верстаке, я увидела затейливый древний шрифт. Но я не смогла ничего разобрать — зрение пока не восстановилось, а руки тряслись. Я лишь различила подпись «Уилл Хьюз». Буквы были написаны крупно, с изысканным росчерком. Подпись стояла прямо под сургучной печатью с изображением лебедя. Остальные бумаги превратились в белые и голубые конфетти, порхающие по комнате. Мое рабочее место стало похоже на заснеженное поле во Франции, написанное Писсарро более века назад.
ЛЮДИ-ТЕНИ
Собрав остатки хлопьев, я уложила их в шкатулку, закрыла крышку и оставила ларчик на верстаке. Правда, у меня мелькнула мысль убрать его в сейф, где я хранила запасы золота и серебра… Но, с другой стороны, таунхаус был снабжен системой сигнализации. У меня не имелось серьезных причин прятать вещицу под замок — разве что для того, чтобы защититься от нее, а это было глупо.
Я взяла уцелевший клочок и серебряную печатку в спальню, поскольку мне хотелось получше разглядеть их, когда зрение окончательно восстановится. Я положила бумагу и печатку на тумбочку у кровати и принялась раздеваться. «Галлюцинации развеялись, я цела и невредима», — подумала я. Забравшись в постель и обхватив себя руками, я пыталась унять дрожь. Странное чувство, которое я испытала, когда вспыхнул свет… просто нечто, вроде разряда электричества. Шок, вот и все. А теперешний тремор, конечно, от усталости. День выдался тяжелый и долгий. Но прежде чем выключить лампу, я сняла цепочку с медальоном (хотя я оставляла ее на шее даже ночью) и взяла печатку, отделенную от шкатулки. Я решила сопоставить два орнамента. Да, они почти одинаковы, но это ни о чем не говорит. Ничего особенного. Но, действительно, приятно обнаружить безделушку, напомнившую мне о матери. Я будто получила послание от нее. Я заснула, сжав печатку в руке и водя кончиком пальца по фигурке лебедя с распростертыми крыльями.