Взрослые сказки о Гун-Фу. Часть II: Тай-Цзи-Цюань
Шрифт:
– Браво! – воскликнул Мо. – Ты быстро думаешь, это обнадеживает. Надеюсь, теперь ты поймешь, что тренировать мы будем голову, а тело у тебя и так тренированное дальше некуда. Его мы будем, наоборот, расслаблять, опять же используя мысль. И вот тебе первый, очень важный урок: ум хозяин, тело – слуга. Так что если ты правильно обучишь хозяина, то он наверняка быстро выдрессирует слугу. И ты записывай, записывай, не стесняйся. – С этими словами Мо подсунул мне толстенный блокнот (судя по его виду, записывать мне предстояло немало) в дорогом, явно кожаном переплете. На блокнот легла роскошная ручка, которую я осторожно взял в руки.
– Не сомневайся, – засмеялся Мо, – это самый настоящий Parker Pen Company. Будешь этим золотым пером записывать мои золотые слова.
– Но вообще-то принято, чтобы ученик дарил учителю подарки, – удивился я.
– А тебе никто и не запрещает дарить мне подарки, – сообщил Мо. – Но никто и не запрещает мне дарить подарки тебе. Здесь, знаешь ли, Запад, тут у них все равны, демократия называется.
Такой подход меня удивил. С первых дней моего обучения я твердо знал, что учитель – это фигура совершенно особая. Разумеется, это не касалось школьных учителей и университетских преподавателей, которых всерьез ни их ученики, ни студенты никогда не принимали. Но «воинский» Учитель…
– Удивляться не надо, – прервал мои размышления Мо. – Во время занятий я для тебя непререкаемый авторитет. А в остальное время никто не мешает нам, как друзьям, пойти выпить пива в ближайший паб.
Такой подход меня вполне устраивал, тем более до меня только что дошло, что именно таким образом я строил отношения с учениками, которых по-настоящему обучал, когда жил в Союзе. На занятиях я им был учитель, причем очень суровый. А в остальное время – «друг, товарищ и брат». Когда мы только познакомились, некоторые из них порывались называть меня учителем. Я же сформулировал это так: «Я вам не учитель, я учу вас, потому что мы друзья». Но так было только с теми (очень немногими!), которых я действительно учил. В тех же группах, которые я набирал «для денег», мне было все равно, как они меня называют: хоть учитель, хоть мастер, хоть Минь, хоть Миша.
– Называть ты меня можешь, как захочешь, – продолжал Мо, как бы читая мои мысли. – Как тебе удобно, так и называй.
– А учителем можно?
– Почему нет? – искренне удивился Мо. – Я же тебя буду учить, так что это будет вполне честно и правильно. Ну вроде обо всем договорились. Чем и на чем писать у тебя есть, так что не будем терять времени и начнем первый урок. Тем более что наш гостеприимный хозяин принес еще горячего чаю. Записывай тему (не делай удивленного лица, считай, что ты в университете) начального занятия.
И я сделал первую запись в новом шикарном блокноте: «Изменение ума и понимания». И вот что мне рассказал Мо по этому поводу.
– Главное, что ты должен будешь сделать, чтобы твоя практика Тай-Цзи-Цюань была успешной, – это привести свои жизненные правила в соответствие с правилами системы. В противном случае про настоящее мастерство можешь сразу забыть. Чего-то, разумеется, ты достигнешь, но истинного Гун-Фу тебе не видать как своих ушей.
На этом пути тебе придется научиться не работать во время практики Тай-Цзи-Цюань. Иначе говоря, ты должен будешь отказаться от собственной активности, можно сказать, перестать быть «делателем» Тай-Цзи-Цюань. Это совсем не просто, потому что ты привык к тому, что всякая воинская практика сопряжена с большими физическими усилиями, с ярко выраженной активностью. Иначе говоря, ее нужно делать, причем прикладывая большие усилия. Вся твоя подготовка была направлена именно на то, чтобы сделать тебя сильным, выносливым и быстрым: для этого ты часами стоял в низком столбе, для этого помногу бегал, прыгал, отжимался и бил по дереву.
Тут Мо был полностью прав. Не знаю откуда все это было ему известно (может, от Вана, может, он по моей технике догадался, а может, в молодости сам проходил такую же подготовку и был таким, как я сейчас), но это не имело никакого значения. Важно было, что он понимал и чувствовал «предмет».
Но Мо продолжал говорить («читать лекцию», как он выражался), так что мне некогда было особенно размышлять,
– Ты не думай, не ты один такой, все люди в той или иной степени «деятели»: все напрягаются, все что-то делают, все куда-то торопятся. Как ты думаешь, почему я все время пью чай? Можешь не отвечать. Я сам отвечу. Ты думаешь: когда же этот Мо лопнет? Он пьет чай до поединка, он пьет чай сразу после поединка, он пьет его чайник за чайником. Стыдно, кстати, так думать о своем уважаемом учителе. И не говори, что ты так не думал, – соврешь. А старый Мо пьет чай не просто так. Он хочет показать тебе, что он никуда не торопится, что ничто не может вывести его из равновесия и что делать ему ничего не надо. Заметь, кстати, делать ему вроде ничего не надо, а все уже сделано. Поединок с тобой успешно проведен. Причем к обоюдному удовольствию, ведь ты целый, невредимый и в хорошем настроении. Новый ученик завербован, причем такой, каких не то что в Ирландии, но и в Азии поискать. И вот он уже лекцию слушает, открыв рот. А я вроде как ничего не делал, даже чаю успел попить.
Ну, про чай ты можешь в конспект не записывать, это так, чтобы ты понял. А понять ты должен вот что. Твой ум рассматривает воинское искусство, как ветряную мельницу. Кстати, ты когда-нибудь видел настоящую ветряную мельницу?
Ветряную мельницу я видел. Когда я учился в медицинском институте в Союзе, у меня было несколько небольших группок из людей, которых я обучал воинскому искусству. Одна из них была бесплатная и если честно, то только в ней я передавал искусство без утаек. Нельзя сказать, что остальных учеников я обманывал, ведь они платили мне деньги, причем по тем меркам немалые. Точнее было бы сказать, что я показывал им с некоторыми ошибками. Все было так, как надо, за исключением одной-двух небольших неточностей. Переиначенная таким образом техника продолжала работать, но в ней уже не было «скрытой» защиты, страховки, которая обеспечивала максимально возможную безопасность. Если коротко, то модернизированная мною техника была почти «как настоящая», но при малейшей ошибке в исполнении становилась очень опасной для самого исполнителя. Мне не казалось, что я делаю что-то неправильно: пусть эти бездельники доводят технику до безупречного уровня и все будет работать. А если я увижу, что они стараются, то, может, и покажу им, как это делается по-настоящему. Но никто из них особенно не старался, так что никому из них по-настоящему правильно я так и не показал.
В бесплатной группе все было иначе. Ребята мне ничего не платили, об этом не могло быть и речи, ведь мы были друзьями. Но учиться они хотели очень, мою науку ценили весьма высоко и всячески старались выразить мне свою благодарность.
И вот однажды мои «бесплатные» ученики решили сделать мне подарок – свозить меня на зимних каникулах в Литву. Тогда выехать из Союза за границу было невозможно и Прибалтика считалась самым европейским местом, которое мог посетить простой советский гражданин. И там ребята повели меня в ресторан литовской национальной кухни, расположенный внутри настоящей мельницы. Обед в ресторане на меня особого впечатления не произвел, а вот мельница… Высоченный дом, построенный так, что он мог (подобно флюгеру) поворачиваться вокруг огромного столба, чтобы ветряк мог ловить ветер. Сам ветряк с деревянными лопастями (размером, как мне помнится, примерно с четырехэтажный дом), к сожалению, не крутился, но выглядел очень внушительно.
Выслушав мой рассказ, Мо сказал так:
– Ты воспринял мельницу как турист, на которого самое большое впечатление производит видимая часть – огромные крутящиеся лопасти. Такой недалекий человек восторгается, охает и ахает, забывая, что сам по себе ветряк никому не нужен, ведь главная работа, для которой предназначена мельница, – это молоть муку. Но работа жерновов видна только профессионалу – мельнику. Таково и твое боевое искусство: ты машешь руками, как мельница, совершенно не обращая внимание на то, что происходит у тебя внутри. Да если бы ты даже и обратил, все равно бы ничего не понял. Так что в мире боевых искусств ты не мастер-мельник, а простой турист, который в мельнице видит всего лишь огромное устройство, вращаемое ветром, а не агрегат, предназначенный для производства муки, из которой потом сделают еду.