Взрыв. Приговор приведен в исполнение. Чужое оружие
Шрифт:
— Кто кроме вас находился в доме в ту ночь?
— Мария, хроменькая, прими господь ее душу. И вот они, — указала на Савченко.
— Когда уехала?
— Раненько утром. Я по их приказу, — снова взглянула на Савченко, — посадила ее на машину и отправила.
— А кто еще ночевал в доме в ту ночь?
— Брат Петро.
— Как фамилия?
— Фамилии не знаю.
— И что у вас произошло в ту ночь?
Федора опять тяжело вздохнула и некоторое время молчала, грузно опираясь руками на спинку стула, возле которого стояла.
— Да вы
Она словно не слышала его слов и продолжала стоять. Только крепче вцепилась пальцами в стул.
— Грех там был большой…
— Я понимаю, вам тяжело говорить об этом, — сочувственно произнес Коваль. — Но необходимо. Ради истины…
Федора продолжала молчать, уставившись в носки своих истоптанных ботинок.
Дмитрий Иванович был готов к тому, что ответы из старушки придется клещами вытягивать. Это была полуграмотная, забитая женщина, потерявшая в войну всех своих близких. Одинокая, без крыши над головой, она нанималась в домработницы. Несколько лет тому назад Федора попала к Савченко и преданно служила ему, не вникая в то, чем занимается хозяин, и не рассуждая, хорошо или плохо все, что он делает. Она исполняла его распоряжения, по-хозяйски смотрела за домом, готовила еду и стирала. Была истинно верующей и фанатично молилась перед своими иконами, висевшими в ее комнатке.
Но как ни старалась она не вникать в дела хозяина, все же происходившее в доме вызывало у нее внутренний протест. Когда начинались, как говорила себе Федора, «бесовские игрища», она запиралась в комнатке и молилась, пока хозяин не выпроваживал гостей.
Она не осуждала хозяина, следуя заповеди «Не судите, да не судимы будете», но старалась держаться от него подальше, как от зачумленного. Даже белье его стирала, предварительно осенив корыто крестным знамением, словно изгоняя оттуда скверну.
Субботняя же ночь потрясла ее. Федора ничем не могла помочь Марии, спряталась у себя, молилась и плакала. Утром, проводив измученную сестру во Христе в Вербивку, старуха твердо решила уйти от Савченко. Но пока собиралась, произошли события, в результате которых она и оказалась в милиции, где допрашивали ее бывшего хозяина.
И все-таки вера и сейчас не позволяла ей вершить суд над Савченко. Давая показания, она выговаривала слова скупо. Возможно, и совсем бы не раскрыла рта, но еще до очной ставки с Савченко Дмитрий Иванович дважды беседовал с ней и смог кое-что выяснить о событиях субботней ночи.
Увидев своего бывшего хозяина, сидевшего, подобно раскаявшемуся грешнику, она не смогла так уверенно, как раньше, выразить свое отношение к событиям в доме, где служила. Было очевидным, что Савченко до сих пор подавлял ее волю.
— Вы говорили нам, — сказал Коваль, обращаясь к Федоре и подвигая к себе протокол прошлой беседы, — что среди ночи услышали крик. Кто это кричал?
— Мария кричала…
— Почему?
Федора отвернулась от Коваля.
— Что происходило в доме?
Старуха, казалось, вот-вот осядет в бессилии на пол. На лбу ее, окаймленном черным платком, выступили крупные капли пота.
— Я уже все сказала, — наконец произнесла она непослушными губами.
— Гражданин Савченко, — обратился Коваль к подозреваемому. — Расскажите тогда вы, что произошло в вашем доме в ту субботнюю ночь.
— Да ничего особенного, гражданин начальник… Ну выпили, погуляли… Без женщины, конечно, не обошлось. Она ко мне давно липла, эта Мария. Муж у нее старый, немощный. Дело такое… обычное… житейское…
Коваль заметил, как вдруг блеснули глаза Федоры.
— Неправду говорите, Михайло Гнатович! — неожиданно сказала старуха. — Она христом-богом вас просила, плакала! А вы говорите — липла! Плохой вы человек, Михайло Гнатович, ох плохой! А Мария несчастная была… Ее обижать — все равно что дитя!.. Она из-за вас, Михайло Гнатович, возможно, и с жизнью рассталась.
— Так где же, Савченко, правда? — строго спросил Коваль.
— Да что вы, гражданин начальник, мне все статьи клеите! И что с женщиной позабавился… Беда в этом небольшая. Государству ущерба нет… И преступления тоже. Если по обоюдному согласию, — вяло закончил Савченко.
Наступила пауза.
Подполковник Криворучко недовольно засопел. Его явно интересовали другие дела, а Коваль все больше уводил допрос в сторону.
— Скажите, гражданка Гнатюк, кто привозил Савченко спирт? И сколько?
— Не считала я. Возили. И сам приезжал с канистрами, и ему привозили…
— Что вы ее терзаете?! — не выдержал Савченко. — «Возили… Привозили…» — передразнил он Федору. — Что она понимает?! Знала свою кухню да корыто с бельем… А в остальном — дуб дубом, с рубля сдачи не посчитает. Бывало, за день слова из нее не вытянешь, а тут разговорилась. — И для пущей убедительности бывший экспедитор постучал себя кулаком по лбу, а потом по столу и указал на Федору. — Она не то что канистры — людей рядом не видела, ходила как лунатик.
С Савченко слетело напускное безразличие, и он начал говорить своим обычным голосом. Коваль понял, что только теперь начнется настоящий разговор.
Федора подняла возмущенный взгляд.
— А что ты знаешь, хозяин?! Разве видел, как умирают дети, как хоронят мужей, знаешь горе?! Водкой глаза заливал… Люди у тебя как овцы: «Иди!» — идут! «Беги!» — бегут. В страхе держал, пугал, обманывал, измывался. И Марию погубил. Ирод, ирод, нет тебе другого слова…
— А оружия в доме не видели? — спросил Коваль, когда Федора в гневе умолкла. — Пистолет, например…
— Нет, — твердо ответила она. — Чего нет, того нет. Да и пистолеты зачем ему? Он и без них мог человека загубить!
— А кому продавал спирт? — спросил Криворучко. — Вы этих людей знаете?
— Всякие приходили. Вот и Ганка, та, что приводила Марию. Ей тоже спирт давал, а деньги себе забирал. Ганя одна душевной была, добрая, ласковая, только от нее одной и слышала слово хорошее. Когда вы бедняжку посадили в тюрьму, он сразу отрекся, как Иуда от Христа. Хлеб милосердный отнести запретил…