Взыскание погибших

Солоницын Алексей Алексеевич

Она вспоминала, как ее поразило значение глагола «взыскать». Глагол заинтересовал ее в связи с иконой Богородицы «Взыскание погибших».

Она не поняла, почему Божия Матерь должна «взыскивать» (то есть требовать ответа, наказывать) погибших. Богородица — Защитница и Заступница, Она вымаливает прощение у Господа за каждого, кто прибегает к Ее помощи. Русский народ настолько сильно почитает Божию Матерь, столько храмов построено в Ее честь, столько явлено чудотворных икон на русских просторах, что землю нашу не зря зовут «Домом Пресвятой Богородицы».

Почему же Она должна «взыскивать»? Икона-то чудотворная, любимая в народе!

Все встало на свои места, когда Ольга узнала, что «взыскать» означает «найти, прилепиться, обрести». То есть я, найдя, узнав Богородицу, молюсь, прилепляюсь к Ней, и Она становится моей Заступницей. Значит «взыскание» — это «спасение».

Но и это не объясняет полноты смысла сокровенного слова. В нем есть тайное, непереводимое, что понятно без всяких толкований лишь верующему человеку. Разговор с Небесами может быть именно на таком языке.

Пустыня «внемлет» Богу. Если бы Лермонтов употребил другой глагол, например «слушает», величавость и сокровенность стиха сразу бы разрушилась.

Сосредоточиться не так-то просто, потому что снята дверь и слышно, как переговариваются охранники. Они сторожат впятером и меняются по несколько раз в день.

Юровского просили навесить дверь, но он отказал на том основании, что «возросла опасность».

— Но если возросла опасность, как раз и надо навесить дверь, — возразила Юровскому Маша.

Он сразу даже не нашелся, что ответить.

— Без двери мы как раз беззащитны, — продолжала наступать Маша. — И потом, господин комендант, нельзя ли объяснить вашим революционным бойцам, что подглядывать за девушками, когда они находятся в уборной, не только неприлично, это скотство?

— Прекратите сочинять! — рявкнул Юровский.

— Сочиняю как раз не я, а ваши революционные бойцы, — не унималась Маша. — Вы почитайте, какие надписи они сделали в уборной. А какие рисунки! Наскальные рисунки первобытных людей намного благородней, чем «творчество» ваших революционных бойцов.

— Вам, я вижу, очень нравится выражение «революционные бойцы», Мария Николаевна! — глаза Юровского стали свирепыми. — Они таковыми и являются. А если у них недостает культуры, то это не их вина, а царской сатрапьей власти, которая держала народ в темноте. Ясно?

Маша не дрогнула и при выражении «сатрапья власть».

— Сатрапьей власти теперь нет. И вы совершенно свободно можете приказать вашим свободным бойцам по части культуры свободно замазать известкой всю похабщину!

— А вот и замажьте сами, раз вы не можете не читать похабщину! — злорадно парировал Юровский. — И впредь знайте свое место и в споры не вступайте!

Маша бы ответила, но Ольга уже была рядом и увела сестру в комнату.

— Негодяй! — шептала Маша, и плечи ее вздрагивали.

Ольга обнимала сестру и успокаивала:

— Тише, Машенька, прошу тебя! Надо научиться терпеть. Разве ты не знаешь, что терпение — удел сильных? Только слабый кричит и раздражается.

— Умом я все понимаю, — ответила Маша, справившись с чувствами и уняв слезы, — надо терпеть, раз Господь послал нам такие испытания. Но ведь надо додуматься до такой гадости, какую они там нарисовали! Я бы взяла этого художника да об стенку!

— Об стенку, — Ольга невольно улыбнулась. — И стала бы такой, как они.

— А вот и нет, не стала бы! Разве христианин не имеет право защищать свое достоинство?

— Конечно, имеет. Но ведь мы не на свободе, а в тюрьме. У нас иное. Иной путь.

— Какой путь? О чем ты говоришь, Ольга? Мне 19 лет, тебе 23 скоро будет, а ты не можешь согласиться с такой простой мыслью, что если не давать врагу отпор, он тебя растопчет! На войне побеждает тот, кто сильнее. Когда этот Авдеев локтем специально ударил папа, я не знаю, как удержалась, чтобы не кинуться на него!

— Тише, Маша, ты очень громко говоришь.

— Да пусть слышат, мне-то что!

Вошла Татьяна, села рядом. Она почти все слышала, находясь в соседней комнате с государыней.

— Действительно, все слышно. Эх, Машка, тебе бы саблю и на коня! Была бы кавалерист-девицей, как Надежда Дурова.

— И была бы. Разве это плохо? И стрелять, и рубиться на саблях научилась бы.

— Это нетрудно, Маша, — сказала Ольга, погладив сестру по голове.

Голова у Маши крупная, волосы густые, пышные, темнее, чем у других сестер. И глаза темнее. Сейчас они блестели, но не от слез, а от внутреннего напряжения.

— Гораздо труднее научиться битве духовной. Вспомни, что говорил Спаситель: «Возлюби врагов своих».

— Да как возможно их возлюбить? Юровского? Авдеева? Или этого солдата, который подглядывал, когда я в уборной была? Этого я возлюбить должна, этого?!

— Этого! — подтвердила Ольга. — И как раз папа показывает нам пример, как надо вести себя.

— Папа такой… каких на земле нет, — убежденно сказала Мария. — Он терпит… как святой!

Маша сама удивилась тому, что сказала. На пороге комнаты стояла государыня, рядом с ней Настя.

— У вас тут такой разговор! — сказала царица. — Можно нам поучаствовать?

— Ну что за вопрос, мама!

— Неси меня к вам, Машка! — позвал Алексей.

— Хорошо! — Мария быстро встала и принесла на руках Алексея.

Несла она его легко, без всякой натуги. Усадила на свою постель.

— Удобно?

— Вот тут немного поправь… подушку.

Мария принесла кресло-каталку, которое государыня просила взять, когда они уезжали из Царского Села в Тобольск, а потом сюда, в Екатеринбург.