Warhammer: Битвы в Мире Фэнтези. Омнибус. Том I
Шрифт:
При этом зрелище мальчики, вопя во все легкие, сломали строй и побежали куда глядят глаза, топча братьев, пытавшихся остановить их, и отшвыривая факелы, не обращая ни малейшего внимания, летят ли те на каменные плиты или на гобелены, драпирующие стены храма. И взметнулось пламя. И дым смешался с туманом. Альберих и его спутники скинули капюшоны и с рычанием повернулись к незваному гостю, на время позабыв о Хенкине.
— Скорее! Варш, бегите! Сюда, вы, глупец!
Всё ещё в тисках колдовства, Хенкин посмотрел в сторону кричавшего, который отчаянно размахивал руками у двери. Он бестолково спросил: — Феликс Ягер, это вы?
— Конечно, это я! — крикнул в ответ Феликс. В руке он держал меч, но подобную работу предпочёл оставить своему спутнику. — Сюда! Быстрее! Пока Готрек не обрушил крышу на наши головы!
Хенкин вяло ожидал безмолвного позволения настоятеля — он чувствовал, что должен. Или от Юргена, или Вилдганса. Но внимание всех троих было сосредоточено на гноме. Вытянувшись в своих развевающихся рясах, в сравнении с ним они казались высокими, словно деревья. Волшебные ауры окружили их, когда они собирали силы для магической контратаки. «Несчастный дурак!» отчётливо услышал Хенкин голос Альбериха. «Неужели он воображает, что обычный топор сможет убить тех, кто жил тысячи лет!»
Они простёрли руки. Неописуемые ужасы скопились вокруг их соединённых пальцев.
Не обращая внимания на других братьев и бегущих мальчиков, Готрек умолк. Балансируя на носках, размахивая топором, он выглядел куда более ужасающе, чем раньше: больше не танцуя в экстазе кровавой ярости, но подобравшийся, сосредоточенный, сверкающий глазами от бешеного гнева… Трясясь от головы до пят, Хенкин понял, на что он смотрел — истребителя на грани убеждённости, что пришло время, когда его поискам может прийти конец.
Как бы в подтверждение этого, гном начал петь — не орать свой боевой клич, не угрожать, не проклинать, но петь на гномьем. «Конечно же, — подумал Хенкин в изумлении. — Это была баллада о деяниях его семьи, той семьи, что должна быть мертва, иначе он не ступил бы на свою уединённую дорогу».
Презрительно усмехаясь, настоятель Альберих и его спутники собрали всю свою магическую силу, приготовившись сотворить заклинание…
И именно в это мгновение, когда у них уже не было власти, дабы удержать то, что было втянуто в их заклинание, Готрек метнул топор.
Сила броска была так велика, что гнома потянуло за ним, ибо он крепко вцепился в топорище. Был ли это бросок или прыжок? Или и то и другое? Потрясённый, Хенкин не мог решить. Всё, что он мог сказать с определённостью — такова была его сила, что летящее лезвие скосило Альбериха и его товарищей, словно стебли кукурузы косой жнеца. Гном, что, крутясь, пронёсся сквозь них, приземлился перед идолом. Запыхавшийся, но по-прежнему певший свою песнь, он вновь поднял топор, на этот раз угрожая самой статуе.
Куда же ушла сила заклинания? В топор, внезапно осознал Хенкин. Конечно же! А теперь то, что он принял за руки, поддерживающие крышу храма — то, что оказалось наполовину рогами, а наполовину — щупальцами — теперь оно опустилось, отвратительные клыкастые пасти, напоминающие расплывчатую плоть миног, сомкнулись на коренастом теле Готрека. Его пение, теперь, когда крики мальчиков стихли, оказалось не единственным шумом, который можно было услышать. Внезапно появились грозные скрипы и скрежет, когда, лишившись своей поддержки, здание начало прогибаться и раскачиваться…
— Беги, глупец! — проорал Феликс, хватая Хенкина за руку и утаскивая его прочь, на дрожащую землю, под музыку щёлкающих брёвен, опрокидывающихся камней и потрескивающего пламени, посреди обречённого на падение Шраммельского монастыря.
Неожиданно стало очень холодно, а они были очень слабы, а время, казалось, остановило своё движение.
Хенкин пожелал, чтобы двигающаяся земля последовала его примеру.
Светало. Насквозь мокрый от росы, Хенкин заставил себя открыть глаза и осмотреть окружающее в лучах возвращающегося солнца. Он увидел курганы из щебня, линию рухнувшей стены, дым, стелющийся от того, что некогда было храмом, а теперь больше напоминало навес, державшийся на сломанных столбах, — но ни единого движения, кроме падальщиков, что осторожно подбирались к развалинам в поисках добычи. А также какого-то шевеления среди тлеющих обломков, как будто след Хаоса всё ещё таился там, двигаясь и извиваясь.
И ни единого признака братьев или воспитанников.
И, если уж на то пошло, Готрека.
Закутанный в красный шерстяной плащ, Феликс задумчиво сидел на соседнем камне. Без какого-либо предисловия, Хенкин потребовал: — Где гном? Он спас мне жизнь!
Феликс угрюмо пожал плечами.
— Похоже, он обрёл то, чего жаждал. Храм рухнул, когда он был внутри. Я успел лишь вытянуть вас… Ну, с другой стороны, это именно то, чего он всегда и хотел. И, я полагаю, что должен бы радоваться, что, наконец, избавился от своего обещания.
— Но как же это всё случилось? — Хенкин осторожно приподнялся. — Может быть пыль искривляющего камня? В воздухе, пище, самой нашей крови?
— Это или иное в этом роде. Какая бы ни была тому причина, этот монастырь служил орудием для…
— Тзинча! — выпалил Хенкин. Это было тем словом, которое его так соблазняли произнести, имя, сила которого, как опасался их семейный священник, уже держала Хенкина в своих руках. И имя бога Порядка и Закона также вернулось к нему.
Посерьёзневший Феликс кивнул.
— Верно. Какой ещё способ, чтобы скрыть свою работу, может быть лучше для приспешников Изменяющего Пути, чем прикидываться, будто они служат Солкану? Должно быть, это дорого им стоило — сохранять такой неизменный облик, но в долгосрочной перспективе, я думаю, затраченные усилия с лихвой компенсировались — поместить столь много обращённых в уравновешенные респектабельные семьи.
— Если бы только мой отец и наш семейный священник могли знать о судьбе, на которую обрекают меня! — поднявшись на ноги, с горечью сказал Хенкин. — Я хотел пойти по стопам своего отца, клянусь! Я хотел создать своё дело, сделать его самым успешным в Мариенбурге, а вместо этого, вся моя жизнь пошла наперекосяк! Я вступаю в свои зрелые годы без жены, без карьеры, без всего того, что моя семья надеялась, что я буду иметь! А всё потому, что мой отец был обманут, послав меня сюда, потому что я был настолько непослушным, и потому что монастырь назывался «Местом Тихого Собрания»!