«Я больше не буду» или Пистолет капитана Сундуккера
Шрифт:
– Есть, господин адмирал!
И она засмеялась:
– Шагом марш на водные процедуры… мичман Руська.
В этот миг в комнате затрезвонил телефон.
Звонил Генчик. Она поняла сразу, когда еще слов не услышала, а только сопение этого негодника.
– Здрасте… это я…
– Да уж чувствую… – Ох, откуда у нее снова тон строгой тетушки?
– Зоя Ипполитовна, а можно я… появлюсь?
– Что ж, появляйся. Куда тебя денешь…
– А… можно я спрошу?
– Что?
– Мы с вами тогда… поссорились?
Ей бы, старой ведьме,
– Ты сам-то как думаешь?
Опять сопение и вздохи.
– Я думаю, что все-таки, наверно, да…
– Вот видишь! А кто виноват?
– Ну… наверно, все-таки я…
– Хорошо, что ты это понимаешь.
– Ага… Но ведь можно же помириться.
– А что говорят провинившиеся мальчишки, когда хотят, чтобы их простили?… А?
Он шумно дышал там далеко, в будке телефона-автомата. Может быть, обиделся? Не надо…
Генчик неуверенно хихикнул:
– Динь-дон…
– Что-что? Ох и безобразник же ты!
– Они говорят: «Динь-дон» – уже без робости, от души завопил Генчик в трубку.
– Сию минуту марш на трамвай и – ко мне!
– Я уже там, где пересадка!
– То-то же… Кстати, у меня есть для тебя сюрприз.
– У меня, кстати, тоже… – Голос у него прозвучал как-то странно.
– Надеюсь, это не связано со стрельбой?
– Вообще-то… связано. Только не бойтесь, он хороший – этот сюрприз!
– Имей в виду: если опять что-то натворил, будет тебе на орехи!
– Не-а! Вы обрадуетесь! – И гудки.
Прибежал из-под душа Руська. Продрогший.
– Ничего! Сейчас согреешься!
И на радостях Зоя Ипполитовна так взялась за него, что бедняга завопил:
– Горячо же! И глаза щиплет!
– Зато будешь самый чистый Руська на свете…
– Не хочу самый… ай!
Он вертелся, как вьюн, пока она мыла и вытирала ему голову и плечи. Пришлось даже шлепнуть между лопаток. Он не обиделся. Намотал на голову полотенце, выпятил под халатом живот:
– Я похож на турка! Да?
– Самый настоящий турчонок… Ну, пойдем, покажу корабль.
За плечи подвела она Руську к «капитанской» комнате и толкнула дверь. А сама вернулась на кухню. Пусть мальчик смотрит на корабельные чудеса без стесненья.
Зоя Ипполитовна выстирала Руськины штаны и майку, развесила на дворе. Вернулась. Заглянула в комнату с кораблем.
Руська стоял неподвижно и смотрел. Но смотрел не на бригантину, не на глобусы и корабельные приборы. Вскинув голову, он замер перед фотографией Ревчика.
Услышал шаги, оглянулся. В глазах – тревожный, жалобный какой-то вопрос.
– Она у вас откуда?
– Что?
– Карточка. У нас… у меня есть такая же, только поменьше. Это дедушка, когда был мальчик.
Генчик появился через полчаса. К тому времени Зоя Ипполитовна уже знала историю Руськиной жизни. Прямо скажем, невеселую.
Руськин дед, Тимофей Константинович Ревва, после долгой службы в авиации работал в конструкторском бюро, в Москве. Потом ушел
Мать погоревала и вышла замуж снова. Новый папаша оказался ничего, но…
– Любил вот это… – И Руська звонко щелкнул себя по тонкому горлу.
Мало того, что сам любил. Начал и жену потихоньку приохочивать к тому же. Сядут вечером на кухне и рюмочку за рюмочкой… Тимофей Константинович наконец разобрался, что к чему. Был он человек решительный и попросту выгнал Руськиного отчима из дома. А дочери велел забыть о нем. Та, как ни странно, послушалась.
После этого дед решил расстаться со столицей, вернуться в город, где родился и учился в школе. Под старость ему стало казаться, что на родине жизнь пойдет лучше. Руськина мать не спорила. Может, и ей хотелось перемен, чтобы позабыть прошлые беды.
Дед умер прошлой весной, не успел уехать в Белорыбинск.
Но Руськина мать не оставила этих планов. Московскую квартиру продали, деньги выручили немалые. Хватило и на переезд, и на покупку однокомнатной квартиры здесь, на окраине Окуневки. Больше им вдвоем и не надо было.
Но вдвоем они жили недолго. Мать стала работать в художественных мастерских при ткацкой фабрике и там познакомилась с неким Аркадием Артемычем.
Сперва Артемыч показался Руське «нормальным дядькой». Тихий такой, добрый. Но скоро стало ясно – такой он, пока трезвый. И началась прежняя жизнь – такая же, как при московском отчиме. Только деда не было, а Руська попереть Артемыча из дома, конечно, не мог.
Он стал уходить из дома сам. И наконец притерся к компании Круглого и Буси. Но, видать, притерся не очень крепко, раз все закончилось таким образом… Наверно, крепко все же сидела в Руське память о деде, который всегда стремился жить ясно и без всякого зла.
– Послушай, Руська… А про свои давние годы дедушка рассказывал? – спросила Зоя Ипполитовна. И смутилась, как девочка.
– Да… – Руська кивнул тюрбаном, тот развалился и упал на пол. Руська не стал наматывать его снова. – Он рассказывал. Про всякое. И как дружил с девчонкой. Ее звали Зойка-Пароход… – Руська глянул хитровато, заелозил на табурете, стал тереться отмытым ухом о плечо. Халат съехал с плеч, сполз до пояса, и Руська сидел теперь коричневый, костлявый и какой-то очень беззащитный.
Зоя Ипполитовна провела по его щетинистой макушке ладонью. В это время и возник на пороге запыхавшийся Генчик.
Он увидел Руську, замигал.
– Знаешь, кто это? – значительно произнесла Зоя Ипполитовна.
– Знаю, конечно. Б… Бычок… Привет.
– Не бычок, а Руслан. Но не в этом дело. Он – внук Тимы Ревчика. Того самого! Можешь себе представить?
Генчик, разумеется, удивленно замигал опять. Но его изумление было меньше, чем ожидала Зоя Ипполитовна. Генчик склонил голову к плечу, осмотрел Руську как бы заново. Поскреб в затылке.