Я буду любить тебя...
Шрифт:
Не знаю, как долго я шел, предаваясь сладким грезам о былом; но когда я вернулся к настоящему и его боль снова сжала мне сердце, в лесу стало темнее, холоднее и тише. Беззвучно бегущий ручей больше не блестел, лучи солнца более не достигали земли; она была темной, гладкой и голой: ни травинки, ни цветочка; вокруг стояли только бесчисленные стволы деревьев, прямые и высокие. Коричневые ветви и голубое небо над головой уступили место глубокой и темной зелени, густо переплетенной и не пропускающей лучи солнца, словно плотный гробовой покров. Я остановился, посмотрел по сторонам и узнал это место.
Меня, чье сердце отныне населяли призраки, этот зловещий лес с его неестественной тишиной и отсутствием света не пугал ничуть. Весь день я искал ее изуродованное тело, искал и жаждал наконец найти, упасть подле него на колени, прижать его к груди. Там, пусть там даже красиво и солнечно, там будет мой «лес с привидениями». Что же до этой сосновой рощи, то царящие в ней мрак и неподвижность были созвучны моему настроению. Этот холодный печальный свет, эта гробовая тишина, эти ряды сосен куда больше соответствовали ему, чем глумливый блеск солнца. Этот зачарованный лес как нельзя более подходил для мыслей о бренности жизни, едва ли стоящей всех наших усилий, даваемой человеку, хотя он ее не просил, проводимой в тревогах, борьбе, страданиях и бесплодных желаниях. И прервать то ее совсем просто, так просто, что непонятно, почему я до сих пор живу.
Я взглянул на призрачный лес, на темные воды ручья и на свою руку на рукояти шпаги, которую я наполовину вытащил из ножен. Я не жалел о жизни, что пульсировала в этой руке. С какой же стати я должен стоять, будто солдат, оставленный охранять то, что беречь не стоит, видящий, как идут к родным очагам его товарищи, и слышащий, как и его зовут из далекого дома?
Я почти полностью достал шпагу из ножен, и тут вдруг увидел нарисованную моим воображением картину в истинном свете: я и в самом деле был солдат, и не хотел быть ни трусом, ни дезертиром. Мой клинок с лязгом опустился обратно в ножны, и я, расправив плечи, пошел дальше вдоль медленно текущего ручья все глубже и глубже в населенный призраками лес.
Немного позже я посмотрел в сторону индейца, который все это время шел по лесу в ногу со мной. Его больше не было рядом; кроме меня в сумрачном лесу, похоже, не было ни одного живого существа. Я поглядел направо, налево и увидел лишь прямые, высокие сосны и землю, устланную палой хвоей. Я не смог бы сказать, когда индеец оставил меня. Возможно, он ушел, когда мы только что ступили под полог сосен: тогда я был погружен в свои грезы и не смотрел в его сторону.
То ли дело было в этом лесу с его вечными сумерками, то ли в чувстве неизвестности и ужаса и тоски по минувшему, которые владели мною в тот день, то ли в тупой усталости измученных разума и тела, но мыслить тогда я не мог совершенно. Я брел вдоль ручья по направлению к реке лишь потому, что мое лицо случайно оказалось обращено в ту сторону.
Как темна была тень этих сосен, как безжизненна лежащая под ними земля, как далека и неясна синева неба, проглядывающего по временам в просветах в тяжелом темно-зеленом покрове! Ручей повернул, я повернул вместе с ним — и увидел, что передо мною стоит преподобный Джереми Спэрроу!
Из моего горла вырвался сдавленный крик. Земля закачалась у меня под ногами, весь лес вдруг наполнился ярким светом. Что до пастора, то при виде меня и при звуке моего голоса он покачнулся, попятился и прижался спиной к дереву, но тотчас взял себя в руки, бросился ко мне и обнял меня своими могучими руками.
— Из-под власти псов, из пасти льва! — воскликнул он прерывающимся голосом. — И они все-таки не убили тебя, Рэйф, эти язычники, что увели тебя с собою! Минувшей ночью я узнал, что ты жив, но я не чаял увидеть тебя здесь.
Я едва ли слышал и понимал его слова и не нашел времени удивиться тому, что он знает, что я не погиб. Я видел только то, что он один и рядом с ним никого нет.
— Да, Джереми, они меня не убили. Но лучше бы убили! Ты один? Я рад, что ты не погиб, друг мой; клянусь честью, я очень рад, что хоть кто-то спасся. Расскажи мне, как это произошло, а я посижу здесь, на берегу, и послушаю. Ее убили здесь, в этом лесу? Какое печальное смертное ложе для девушки, столь юной и прекрасной. Она должна была бы умереть под тихую музыку, в солнечном месте, в окружении цветов.
С невнятным возгласом он отстранил меня от себя, но его пальцы продолжали сжимать мою руку, а его глаза не отрывались от моего лица.
— Она любила смех и солнце, и красивые песни, — продолжал я, — а в этом лесу она никогда их не увидит, не услышит. Они вне его пределов. Думаю, они вообще вне пределов этого мира. Грустно, не правда ли? Клянусь честью, я никогда не слыхал ничего печальнее.
Он с силой хлопнул рукой меня по плечу.
— Проснись, Рэйф! Если ты сейчас сойдешь с ума… Да проснись же! У тебя мутится рассудок… Держись, держись, ведь ты же солдат и христианин! Рэйф, она не умерла. Она еще будет носить цветы — цветы, подаренные тобою, — и петь, и смеяться, и видеть солнце еще много, много лет, если будет на то Божья воля! Ты слушаешь ли меня, Рэйф? Слышишь, что я говорю?
— Слышу, — ответил я наконец, — но не вполне понимаю.
Он прислонил меня спиной к сосне, держа обе руки на моих плечах.
— Послушай, — начал он, не отрывая взгляда от моих глаз. — Все эти дни, после того как ты пропал и все объявили тебя мертвым, она продолжала верить, что ты жив. Она видела, как одна поисковая партия за другой возвращается без тебя, и думала, что они просто не нашли тебя в лесу. А еще она знала, что «Джордж» ждет только вестей о том, что поиски капитана Рэйфа Перси не увенчались успехом, и выздоровления лорда Карнэла. Ей сказали, что повеление короля должно быть исполнено, что у губернатора нет иного выбора, кроме как отправить ее из Виргинии в Англию. Рэйф, я наблюдал за ней и узнал, что она не ступит на борт этого корабля. Три ночи назад она тайком вышла из дома губернатора и, пройдя через ворота, которые заснувший страж оставил открытыми, направилась к лесу. Я видел ее, пошел следом и заговорил с ней на опушке леса. Я не остановил ее, Рэйф, и не отвел назад, ибо я был убежден, что, если я это сделаю, она умрет. Я не ведал ни о какой опасности и верил, что Господь укажет мне, что делать, шаг за шагом, и как без насилия над ее волей отвести ее назад в город, когда она устанет от блужданий по лесу, когда она устанет и перестанет искать того, кого больше нет среди живых. Ты понимаешь, что я говорю, Рэйф?
— Да, — ответил я и опустил руку, которой прикрывал глаза. — Я почти потерял рассудок, Джереми, потому что моя вера была не так тверда, как ее. В последнее время я слишком часто видел Смерть, а вчера все были уверены, что курносая поселилась в лесу и скосила всех англичан, которые там были. Но вы спаслись, вы оба спаслись…
— Нас хранил Бог, — благоговейно проговорил он. — Вот как это было. Твоя жена была больна, да ты и сам это знаешь, а когда ты пропал, она позабыла о еде и сне. Она была так слаба, нам пришлось идти так медленно, и путь наш оказался так извилист, ибо местность была нам незнакома, что вечером мы увидели, что совсем недалеко ушли от того места, где вошли в лес. Мы дошли до хижины на вырубке, и семья, которая там жила, приютила нас на ночь. Поутру, когда глава семейства с сыном пошли работать, мы отправились вместе с ними. Когда они подошли к деревьям, которые намеревались срубить, мы попрощались с ними и дальше пошли одни. Не успели мы отойти и на сотню шагов, как, оглянувшись, увидели, как из леса вышли трое индейцев и убили обоих: и мужчину, и мальчика. Совершив это злодеяние, они погнались за нами, и я подхватил твою жену на руки и побежал что есть мочи, спасая обе наши жизни. Когда же я увидел, что эти трое бегут быстрее меня и скоро нас догонят, я опустил свою ношу наземь и, вынув из ножен шпагу, которую захватил с собою, пошел им навстречу. Я убил всех троих, Рэйф, да помилует Господь мою душу! Я не знал, что и думать об этом нападении — ведь наш мир с индейцами был так крепок, — и испугался за твою жену. Она совсем не знала леса, и мне удалось незаметно для нее повернуть в сторону Джеймстауна. Было около полудня, когда мы увидели, как между деревьями блестит река, и услышали звуки выстрелов и громкие вопли. Я велел ей затаиться в зарослях, а сам пошел на разведку и едва не столкнулся с целой армией индейцев. Орущие, раскрашенные, исступленные, они размахивали оружием, и на поясах у многих болтались окровавленные человеческие волосы — ради Бога, Рэйф, что все это значит?
— Это значит, — сказал я, — что вчера они восстали против нас и убили несколько сотен наших. Жители Джеймстауна были вовремя предупреждены, и сейчас город в безопасности. Рассказывай дальше.
— Я незаметно вернулся к мистрис Перси, — продолжил он, — и спешно увел ее подальше от такого опасного соседства. Мы нашли заросли кустарника и спрятались в них — и как раз вовремя, ибо с севера явился большой отряд отборных воинов: все как один высокие, выкрашенные черной краской, в причудливых головных уборах из перьев — свежие силы, готовые броситься в бой, каким бы ожесточенным он ни был. Они присоединились к этим чертям на берегу реки и немного погодя опять послышались стрельба и дикие вопли. В общем, мы прятались в кустах почти до вечера, не зная, что происходит, и не осмеливаясь выйти из нашего укрытия, чтобы это выяснить. Женщина из хижины, где мы ночевали, дала нам с собой хлеба и мяса, так что мы не голодали, но время тянулось очень медленно. А потом лес вокруг нас наполнился этими язычниками, отряд за