Я буду рядом

— Мисс Мирослава, — меня невольно передернуло от голоса блондинки, в котором было столько льда, что хоть ледяную скульптуру ваяй.

Она сидела за огромным столом, а я стояла перед ней как провинившаяся первоклашка, глядя в пол и впиваясь ногтями в тонкую кожу запястья, оставляя глубокие красные борозды. — Вы осознаете, что совершили?

Я кивнула и еще ниже

склонила голову, уставившись на собственные туфли, являвшиеся частью школьной одежды. Туфли мне настойчиво не нравились, как и вся форма целиком, которая с одной стороны обезличивала, а с другой делила всех учеников Академии на касты, где кто-то был заведомо лучше, потому что учился на более престижном факультете, а кто-то априори хуже, потому что не родился с нужными навыками. Но выбора мне, как и всем остальным, не оставили. Как не оставили выбора с тем, из-за чего я и стояла в кабинете главы Академии, нервно переминаясь с ноги на ногу и ожидая решения относительно собственного наказания.

Заслуженного, надо сказать.

— Я не слышу, — с нарастающей суровостью проговорила леди Элеонор.

— Да, — вяло откликнулась я, не поднимая глаз. — Осознаю.

— Почему вы так поступили? — продолжила экзекуцию директриса, явно не торопясь завершить этот разговор.

Я, ощущая себя человеком, готовящимся взойти на эшафот, гулко сглотнула и ответила:

— Мне было любопытно.

— Вам, — начала леди Элеонор, но запнулась, задохнувшись от возмущения. — Вам было любопытно?

Её тон резко повысился, так, словно она едва сдерживалась, чтобы не закричать.

И я её понимала, на меня тоже периодически накатывало желание поорать.

Пожав плечами кивнула, а после все же мельком глянула на женщину, которая опершись локтями о внушительную, поддерживаемую четырьмя ножками столешницу, подалась вперед, словно пытаясь разглядеть что-то на моем лице. При этом меня удивили не столько действия главы данного учебного заведения, сколько опоры стола, выглядевшие так, как будто были не элементом мебели, а частью кого-то большого, чешуйчатого и, возможно, когда-то живого. Лично мне на ум пришел огромный ящер, хоть я и не была уверена, водятся ли в этом мире ящеры подобных размеров.

Надо будет потом у Сократа уточнить.

Который, кстати, не пойми куда делся, в то время, как я стою перед грозно поблескивающей глазами главной Бабой Ягой на колхозе…

Едва только войдя в большой светлый и просторный кабинет в сопровождении рыцарей Ночи, я почти сразу же сообразила, к кому меня привели. Потому что не сообразить было трудно, даже для меня, плохо соображающей и, кажется, чуток контуженной. И хотя до этого момента я никогда не встречалась с главой Академии, в ряды студентов которой меня практически насильно запихнули, эта женщина с бесчувственным голосом, властными повадками и требовательно-внимательным взглядом сразу же давала понять, кто она такая.

Но даже сквозь эти наслоения бездушия и угнетения не могли скрыть её внешней красоты. Да, леди Элеонор была очень красива. Но красива той холодной красотой, которая больше присуща древним статуям. Выточенные из камня руками давно истлевших мастеров, они навевают ассоциации с далекими, погребенными под песками времени, эпохами, когда душевные муки гениев порождали великие произведения искусства. Вызывая восхищение и вырывая завистливые вздохи, они, застывшие, остаются тем, от чего невозможно отвести взгляд, но при этом не являются тем, чем хотелось бы владеть. На них смотришь редко, издалека, не имея возможности прикоснуться и зная, что, скорее всего, ваша встреча — первая и последняя. В твоей жизни. А она в своей видела таких, как ты, немало — они приходят, смотрят и уходят, и так на протяжении веков, тысячелетий. Сменяются поколения, люди убивают друг друга на войнах, земли меняют своих владельцев, а она, каменная и на веки прекрасная, продолжает стоять, величественно наблюдая за всем со своего постамента.

Не знаю, какой юбилей уже успела отметить леди Элеонор, у них здесь вообще в порядке вещей жить по двести-триста лет и это считается еще молодостью, но, судя по лицу, возраст директрисы стартовал от сорока — и терялся в стратосфере.

Словно подслушав мои мысли, леди Элеонор медленно подняла руки и сложила их перед собой, соединив кончики пальцев. Её светлые волосы были гладко зачесаны назад, открывая вид на лебединую шею. На тонкоскулом лице с острым волевым подбородком ярко выделялись прозрачно-сиреневые глаза. Худощавое тело с узкими плечами и лишь с едва различимым намеком на наличие груди было обтянуто платьем глубоко винного цвета с глухим воротом и длинными рукавами, достающими тонких запястий и обхватывающими их плотными манжетами.

— Вас поймали на несанкционированном вторжении в кабинет первого заместителя Академии мистера Элиота, — не знаю, как она это делала, но с каждым словом её голос становился все холоднее и жестче. Как будто одним этим голосом она могла бы проткнуть меня насквозь, преобразовав в огромную сосульку. — Более того, когда мистер Элиот обнаружил взлом своего кабинета и ваше в нем присутствие, вы не придумали ничего лучше, как швырнуть в него тяжелым металлическим предметом!

— Он первый на меня напал, — буркнула я, покусывая щеку изнутри. Мне было одновременно и страшно, и смешно, а потому я изо всех сил сдерживала рвущийся из горла истерический смех, как реакцию на последствия пережитого стресса. — Ну, то есть, не напал… Вернее, напал, но не он… Короче! Я всего лишь отбивалась! И это был не тяжелый металлический предмет, а просто ваза! Он испугал меня, вот я рефлекторно…

— Мистер Элиот испугал вас, когда вошел в свой собственный кабинет? И поэтому вы решили отбиваться от него вазами? Вы покушались на жизнь преподавателя! — рявкнула на меня леди, да так, что жалобно дрогнули стекла, почти наглухо скрытые за тяжелыми атласными занавесями, которые создавали невнятный полумрак в обители директрисы, рассеиваемый самой её силой личности.

— Не «вазами», а «вазой», — поправила я леди Элеонор. — Она там всего одна была. И ни на кого я не покушалась… Это вообще все получилось случайно!

И я говорила чистую правду.

В кабинете заместителя директора я действительно оказалась случайно.

Ну, как? Почти — случайно.

Всё началось с того нелепого ночного разговора в библиотеке с Сатусом и его друзями, результатом которого стало еще более нелепое заявление с их стороны с требованием оказания помощи.

Всем семерым, ага.

Я в их словах не увидела ровным счетом никакого смысла и логики, но Сатус на то и Сатус, что непререкаемо уверен в собственной правоте, в которую, по его мнению, должны априори верить и все остальные.