Шрифт:
Было около часа ночи, когда Карл, ночной портье отеля «Уиндермиер», начал гасить свет в холле. Голубой ковер сразу потемнел на несколько тонов; полумрак заполнил кресла призрачными тенями и подернул сумрачные углы паутиной воспоминаний.
Детектив Тони Резек зевнул. Склонив голову на плечо, он лениво прислушивался к тихой и волнующей музыке, доносившейся из музыкального салона. Внезапно раздался посторонний звук. Тони недовольно нахмурился. После часа ночи холл принадлежал только ему, и никто не мог отнять у него этого права. Но рыжеволосая
Внезапно лицо его разгладилось, и в уголках губ появилось подобие улыбки.
Обладая вполне ординарной внешностью, будучи низкорослым, даже невзрачным, полноватым человеком слегка за тридцать, Тони, как ни странно, имел длинные тонкие пальцы и беспокойный характер.
Его пальцы были похожи на пальцы фокусника; нервные, чувствительные, с идеально отполированными ногтями, они как будто жили своей отдельной жизнью; то пробегали по воображаемой клавиатуре фортепиано, то замирали на лосином зубе, прикрепленном к цепочке его карманных часов. Прекрасные пальцы... Тони с удовольствием размял их, и в его зеленоватых глазах отразилась безмятежность.
Он снова нахмурился. Музыка начинала раздражать. С неожиданным проворством он резко подскочил, все так же держа пальцы на цепочке. Только что он спокойно сидел – и вот он уже на ногах; стоит, прислушиваясь, как будто перемена его положения в пространстве не более, чем оптическая иллюзия...
Едва слышно ступая по голубому ковру Тони устремился под арку, откуда доносилась музыка. Теперь в ее звуках слышалось что-то знойное и опьяняющее.
Рыжеволосая девушка, как завороженная, не сводила глаз с динамика, словно перед ней играл настоящий оркестр. Ее губы были сложены в загадочной полуулыбке.
Она сидела на софе, по-турецки поджав под себя ноги, среди огромного количества подушек, и выглядела букетиком на витрине цветочного магазина.
Девушка не обернулась. Сидела, не шелохнувшись, обхватив руками коленку цвета спелого персика. На ней был шелковый жакет, расшитый черными бутонами лотоса и украшенный лентами.
– Вам нравится Гудмэн, мисс Кресси? – спросил Тони Резек.
Девушка медленно повернула голову. Даже в сумерках ее глаза излучали фиолетовое сияние. Огромные глубокие глаза – без малейшего отблеска мысли. Классическое лицо, отсутствующий взгляд.
Она не проронила ни слова. Тони сжал и разжал пальцы.
– Вам нравится Гудмэн, мисс Кресси? – мягко повторил он вопрос.
– Не настолько, чтобы доводить меня до слез, – томно ответила девушка.
Тони покачался на каблуках и посмотрел ей в глаза: большие, глубокие, пустые. Он наклонился и выключил радио.
– Не поймите меня неправильно, – сказала девушка. – Гудмэн зарабатывает деньги, а в наше время человек, который зарабатывает деньги, не нарушая закона, заслуживает уважения. Но эта взвинченная музыка кажется мне холодной. Я предпочитаю что-нибудь гармоничное.
– Тогда Вам должен нравиться Моцарт, – сказал Тони.
– Ладно, продолжайте издеваться, – сказала девушка.
– Я совсем не издеваюсь, мисс Крещен. Я думаю, что Моцарт – величайший из людей, живших на свете, и Тосканини – пророк его.
– А я думаю, вы обычная ищейка. – Она положила голову на подушку и с интересом посмотрела на него сквозь длинные ресницы.
– Сделайте мне чуть-чуть этого Моцарта, – шутливо попросила она.
– Уже слишком поздно, – вздохнул Тони. – Я его не найду.
Она смерила его долгим, загадочным взглядом.
– Следишь за мной, шизик? – Она тихонько засмеялась. – Что я такого сделала?
Тони улыбнулся на весь рот, как клоун.
– Абсолютно ничего, мисс Кресси. Но Вам нужно на свежий воздух. Вы уже пять дней живете в этом отеле и ни разу не выходили на улицу. А номер у Вас на самом верху.
Она снова засмеялась.
– Ну, давай, расскажи что-нибудь такое, а то мне скучно.
– Как-то приехала сюда девушка. Целую неделю жила, совсем как вы. Я хочу сказать, не выходила никуда. Почти ни с кем не разговаривала. И как вы думаете, что она сделала?
Девушка внимательно посмотрела на Тони.
– Уехала, не заплатив по счету? Она вытянула руку и плавно покачала ею в воздухе, словно это была лодочка среди волн.
– Хорошо бы! Она попросила, чтобы ей прислали счет, заплатила. Потом велела посыльному зайти за чемоданами через полчаса. И вышла на балкон...
Девушка чуть наклонилась вперед, глаза ее стали серьезными, рука лежала на персиковом колене.
– Как ты сказал, тебя зовут?
– Тони Резек.
– Еврей?
– Да, – ответил Тони. – Польский.
– Рассказывай дальше, Тони.
– В каждом номере есть свой балкон, мисс Кресси. Слишком низкие перила для четырнадцатиэтажного здания. Ночь была темная. Как она прыгнула, никто не видел...
– Ты все придумал, Тони. – Ее голос перешел в сухой шепот.
Он снова улыбнулся, как клоун. В его спокойных зеленоватых глазах отражались волны ее волос.
– Ева Кресси, – задумчиво сказал он. – Имя, которое должно быть написано лучом света.
– А теперь она ждет высокого брюнета, ни на что не годного, Тони. И ты никогда не поймешь, какой в этом смысл. Когда-то я была за ним замужем. Может, это еще и не конец. За одну короткую жизнь можно совершить немало ошибок.
Пальцы ее руки, лежавшие на колене, разжались до предела, потом с силой сжались в кулак. Даже при этом неверном свете каждый сустав блестел, словно фигурка из слоновой кости.
– Я когда-то плохо с ним поступила. Обидела его, нечаянно. Тебе этого тоже знать не надо. Все дело в том, что я у него в долгу.
Тони нагнулся и включил радио. В теплом воздухе раздались звуки вальса. Какой-никакой, но вальс. Он сделал погромче. Из динамика брызнула мелодия, полная фальшивой грусти. С тех пор, как старой Вены уже нет, вальс всегда вызывает грусть.