Я был аргонавтом
Шрифт:
— Возьми в подарок, — протянула девочка-кентавресса кожаную сумочку с завязками, вроде кисета. — Повесишь на пояс, пригодится.
Что да, то да. Карманов-то нет и сумка, под всякую мелочевку, очень нужна. Тот же электрон — подарок маленькой богини, у меня был завязан в уголок хитона. А хитон кентавры выстирали, даже подшили и теперь он не напоминал половую тряпку, как три дня назад. И янтарь отдали, наказав отыскать ему более надежное место.
— Спасибо тебе, — улыбнулся я девчонке, не зная, как нужно прощаться. Не то руку пожать, не то еще что-то.
— Тебе все ждут, — сурово напомнил старый кентавр. — И мы, и они.
По интонациям звучало — проваливай. Я просто махнул рукой и бросился в море догонять корабль.
— Саймон, так как в плену-то было, расскажи? — не унимался Гилас.
А что рассказать-то? Меня три дня держали в сарае, исправно кормили ячменной, гороховой и овсяной кашей, по вечерам выдавали шматок мяса, размером с кулак. Спал днем и ночью (а что еще делать-то?) и едва не подох со скуки. И всех развлечений, что три раза в день отводили в тростниковый домик, напоминающий дачный сортир, только побольше. Все-таки, «удобства» создавались не для людей, а для кентавров.
А мне хотелось посмотреть, как живут человеко-кони, как устроены их жилища, есть ли у них инструменты, какие металлы используют. Может, они уже вовсю железо куют, пока в Элладе пробавляются бронзой?
— Гилас, давай я потом расскажу, а? — попросил я юнца. —Когда настроение будет получше.
Ну, не хотелось мне сейчас ничего говорить.
— Саймон, ну расскажи, ну пожалуйста, — заканючил сосед и напарник, а потом принялся шантажировать. — Ты же знаешь, что если я чего-то прошу, то ни за что не отстану. А бить ты меня не станешь, ты добрый.
Вот ведь, чем отливается моя доброта. Другой бы на моем месте треснул парнишку в ухо, вот и все. А тут, понимаете ли, просыпается во мне бывший педагог, которому вдолбили, что бить детей непедагогично. Нет, пусть педагог спит.
— Бить не стану, а сразу убью, — пообещал я.
— Как ты меня убьешь, если мы с тобой плечом к плечу сражались? — развеселился Гилас. — За убийство соратника на тебя эринии налетят, а Харон через Стикс на другой берег не повезет, станет твоя душа по земле мыкаться.
Когда это мы сражались плечом к плечу? Или он имеет ввиду, что мы с ним вместе укрывали Тифия от медных перьев? А это можно засчитать за сражение? Хм... А ведь он прав.
— Да я лучше мыкаться стану, чем потом вместе с тобой Елисейские поля топтать буду. Явишься в Аид, а там ты. Ужас!
— Саймон, ну хотя бы что-нибудь расскажи и я отстану. Скажи, а кентавры очень злые? Они тебя съесть хотели или просто убить?
— На расстрел меня каждый вечер водили, — брякнул я, чтобы Гилас отстал. Но парень не унимался:
— Как это, на расстрел?
— А просто, — пояснил я. — Ставили меня в чистом поле, а кентавры становились кругом и расстреливали из луков. Так вот, по две дюжины стрел каждый изводил.
— Вот ведь, гады какие! — возмутился Гилас. — Небось, всего стрелами истыкали? Бедненький.
Мне стало неловко. Меня и так на «Арго» теперь все жалеют, а Ясон стесняется в глаза посмотреть. Как же, послал товарища на верную гибель и чудо, что он живой вернулся. Перво-наперво, все пытались меня накормить и, едва ли не каждого из парней была припасена какая-нибудь вкусняшка — кусок жареной баранины, рыба, запечённая в глине, горсть лесных орехов. Но всех перещеголяла Аталанта, притащившая мне миску спохлебкой, умудрившись сохранить ее теплой. И что тут делать? Пришлось все съесть, несмотря на то, что на рассвете завтрак был сытным. Но если меня еще и Гилас начнет жалеть, то точно, сам выброшусь за борт.
Спереди донесся хохот Геракла. Раньше бы я сказал, что наш полубог ржет, как кентавр, теперь не скажу. Не слышал я за три дня ни хохота, ни ржания. Стало быть, ржет, как Геракл.
— Саймон, хватит парню башку дурить, а у него она и так дурная, — обернулся ко мне Геракл. — Он же поверит, а потом начнет всем рассказывать, как аргонавтов расстреливали, а народ станет слушать и думать — как такое возможно? Не то кентавры такие дураки, не то аргонавты врут.
— Геракл, а чего ты все время смеешься-то надо мной? — обиделся юнец. — Ты бы лучше Саймона пожалел, его целых три дня подряд убивали. А как ты воскресал-то?
Геракл, издав утробное рычание, обернулся в сторону Гиласа:
— Слушай, ну ты же царский сын, а тебя из лука стрелять учили?
— Конечно! — вскинулся Гилас. — Я в шишку сосновую попадал с тридцати шагов.
Для меня попасть в шишку с тридцати шагов — это верх стрелкового мастерства, но наш старший товарищ так не считал и отозвался на похвальбу презрительным «Кхе», потом спросил:
— Но ты же не только сам должен уметь стрелять, но и лучников расставлять, так?
— Не, чего мне их расставлять? Да у нас и лучников-то не было, кроме меня с отцом.
Геракл обреченно вздохнул.
— Гилас, что случится, если лучники вокруг встанут, да в одну цель примутся палить?
Юнец задумался, собрав лоб в морщинки, а потом сказал:
— Если все сразу выстрелят, то не только Саймона, но и друг друга перестреляют.
— Ну, наконец-то понял, — выдохнул Геракл.
— Саймон, ты опять надо мной смеешься? — набычился парень.
— Да я не смеюсь, — примирительно сказал я. — Просто, ты пристал, как банный лист к заднице, вот я тебе и сказал, что в башку взбрело.
— А что такое банный лист?
— А это такой лист, что к задницам пристает, понял?
— Не понял, — угрюмо сказал Гилас, наконец-таки обидевшись.
Нужно было сказать про репей, вцепившийся в хвост, так сразу бы понял, зато минут десять тишины нам обеспечено. Ну, команды капитана не в счет.
— Р-аз, кхе-кхе... — пустил-таки петуха Ясон, сорвав голос.
И как это Орфей умудряется петь целый день, подчиняя нас единому ритму? Видимо, это у него профессиональное. Не зря же считается великим певцом. А грести мы и в тишине сможем, не сбиваясь с темпа, наловчились.