Я - чеченец
Шрифт:
Ваха сказал, что русские от всего этого пострадали больше остальных народов. А Сталин был вообще грузин, хотя это неважно.
А еще Ваха сказал, что вместе, вместе не только сидели на зонах. Вместе победили фашистов, отправили человека в космос, построили социализм в нищей и разоренной стране. Все это делали вместе и все это — а не только лагеря — называлось: Советский Союз.
И сегодня они надели фронтовые ордена и медали. Сегодня был их день. Они даже зашли в бар и приняли по сто грамм фронтовых, да. И там, в баре, юноши в модном милитари со стилизованными
Ваха точным ударом всадил его между ребер юному эстонцу.
А еще на стойке стоял телефон, и Родин накинул его шнур как удавку на шею другого эсэсовца. Нет уже той силы в руках, но ее и не нужно, каждое движение старого разведчика отработано до автоматизма. Тщедушный мальчик захрипел и свалился на пол.
Они вернулись в то, настоящее время. Они снова были советскими разведчиками, а вокруг были враги. И все было правильно и просто.
Еще пять минут они были молодыми.
Пока их забивали насмерть ногами на деревянном полу.
Они добавили еще пять минут к тем четырем годам своей настоящей жизни. И это было больше, чем несколько лет, которые они могли еще прожить, если бы не вышли в орденах и медалях в день Великой Победы.
И мне их совсем не жаль. Я просто не смею унизить их своей жалостью.
Снафф
Мы проснулись в Новом Орлеане, городе-призраке, стоящем по горло в холодной воде. И, конечно, играл джаз. Это был оркестр Дюка Элингтона, и над водой потопа неслась, как бесприютный дух, «Серенада солнечной долины». Я закрыл глаза и видел ее, солнечную долину, окаймленную синим ожерельем далеких гор.
Помнишь, там мы писали на воротах: «Не стреляйте! Здесь живут люди». Видишь, тут на стенах домов почти те же надписи, только по-английски. Надписи почти те же. То есть совершенно другие: «Здесь живут люди. Мы будем стрелять!» Нет, ты не видишь и не помнишь. Тебя не было там, и здесь тебя нет. Меня тоже.
Мы проснулись в Новом Орлеане, среди перевернутой и поломанной мебели, в комнате, где отсыревшие обои лохмотьями пьяного бродяги сползают в бессилии и блаженстве на разбухший паркет. Ты лежишь у стены с выцветшим белым рисунком, изогнувшись на боку и подложив руку под голову, так, как ты делала всегда, когда мы спали вместе.
Может, я еще не проснулся и мне странно, мне трудно понять. Ведь это ты, Катрин. Ты, ворвавшаяся в мою жизнь ураганом, выкорчевавшая деревья, перевернувшая автомобили, сложившая дома, как карточные. Теперь ты спокойно спишь у стены с выцветшим белым рисунком и тихонько посапываешь во сне, ты снова рядом со мной? И как мы оказались в Новом Орлеане, если мы заснули в другом городе, это я помню, в другом городе, который тоже окружен водой?
Или мы заснули в солнечной долине?
И где играет музыка? Кто исполняет соло на саксофоне, когда все мертвы?
Я поворачиваюсь к тебе, ты лежишь так призывно изогнутая, тянущаяся ко мне ягодицами, на тебе только тонкие трусики, их можно даже не снимать, можно просто отодвинуть и войти в тебя, сзади, так, как я всегда хотел. Я сжимаю твои бедра, я прижимаюсь к тебе. Ты тяжело дышишь во сне.
У меня ничего не получается. У меня ничего не получается, Катрин! Я пробую даже мастурбировать, но ничего не меняется. Ты просыпаешься, ты смотришь на меня. Я говорю: у меня ничего не получается!
Ты удивленно поднимаешь брови.
Я показываю тебе свой мягкий пенис, ты в задумчивости прикасаешься к нему тонкими пальцами. Потом ты долго беззвучно смеешься, ты целуешь меня в лоб и одеваешься.
У меня ничего, у меня ничего не получается, Катрин!
Ты вырвала, выкорчевала, переломала все, что было в моем сердце, в моей душе, в моем гипофизе! Я больше не хочу тебя, Катрин.
Мне странно думать об этом, странно понимать, как это возможно, ведь это ты, Катрин, ты, рядом. Но я больше не хочу тебя. Это невероятно. Впрочем, ничуть не более, чем то, что мы проснулись в Новом Орлеане и неизвестно откуда доносится джаз.
В городе бесчинствуют мародеры. Они обшаривают дома, они обыскивают трупы. Иногда они находят живых.
Мы купили эту кассету в магазинчике эротического видео на улице Некрасова. Симпатичная продавщица подошла к нам, со скучающим видом глазеющим на яркие обложки. Она сказала, что у нее для нас есть коечто действительно интересное. Запрещенное видео, реальные съемки. Нам понравится. Это самое горячее, из Нового Орлеана.
Кассета называлась: «Катрин». Просто — «Катрин».
Поэтому мы купили эту кассету.
Съемки были реальными.
Группа мародеров ворвалась на второй этаж полузатопленного дома и вырезала испуганное семейство. Кроме девочки-тинейджера. Девочку скрутили и поволокли на крышу, где стали насиловать на фоне безумных и прекрасных видов затопленного города. Звуковая дорожка воспроизводила настоящие крики, полные боли и ужаса. Перетрахав ее все вместе и по очереди, показав насилие в самых выгодных ракурсах, герои решили закончить эффектным финалом. Мускулистый мужчина кончал в девочку, в это время его партнер медленно душил ее, крепче и крепче сжимая руками тонкую белую шею. Девочка хрипела и дергалась в конвульсиях, которые выглядели как множественный оргазм. Когда тело затихло, они столкнули его с крыши, и камера следила, как мертвая девочка уплывает и тонет в мутной воде.
Меня стошнило. Ты смотрела на экран завороженно, расширенными зрачками, почти не мигая длинными черными ресницами.
Почему тебе так нравится насилие, Катрин?
Смерть — это секс, говоришь ты.
Секс — это смерть, думаю я.
Я больше не хочу тебя.
Это был снафф — реальные съемки жестокости и преступлений. Ты хочешь зайти в этот магазинчик еще раз, спросить, что еще у них есть из снаффа. Я пожимаю плечами. Зачем тратить деньги?
Просто включи телевизор, крысеныш.