Я, Чудо-юдо
Шрифт:
Потом мы стали собирать нехитрый скарб, а Баюн – котят.
– Дети! Мы идем на новое место, давайте скорее сюда. Рыжая спинка, вылезай из-под лопуха… Дымка, спускайся с дерева, только осторожно… Потом ответишь, кто тебе вообще позволил по деревьям лазить… Рыжее пятнышко, вылезай из-за камня… Серое ушко, не смеши народ, если ты сама никого не видишь, это не значит, что никто не видит тебя. Вынимай голову из ямки и пошли. Короткохвост… Где Короткохвост?
Дымок, глядевший на отца в немом восхищении, проговорил:
– Вот он, перед тобой. Уже вышел…
Я вновь навьючился и впрягся, котята попрыгали в лукошко,
Укрылись мы в зарослях метрах в трехстах восточнее озера.
Первое, что заметили, еще поднимаясь, – дымы. Захватчики не торопились, действовали методично, аккуратно, продуманно. И с размахом. Густая зелень скрадывала звуки, но то и дело доносились до нас раскаты взрывов и треск ружейных залпов. Иногда на открытых местах возникали крошечные на таком расстоянии фигурки людей: все, как и встреченный нами отряд, двигались строем. Имелись у викингов и стрелки с ружьями наготове, и рубаки с поднятыми щитами.
От того места, где произошла последняя стычка, расходились три или четыре отряда – видно, те, кто пришел на подмогу, но так и не отыскал нас по следам. Может, просто поленились искать: при их методичности рано или поздно противники неизбежно должны были наткнуться на нас.
Горели постройки. Пришельцы деловито выжигали древние кумирни и жилые срубы, предварительно наверняка разграбив их. Заросли, из-за высокой влажности, пожарам сопротивлялись, но захватчики на подветренной стороне разводили обильно чадящие костры – выкурить нас хотели. (Едва я так подумал, мне страшно захотелось кофе с сигарой. Такие вот странные ассоциации.)
В овраги, в расселины и даже просто в густые купы кустарника пришельцы забрасывали гранаты.
Между драккаров шнырял знакомый плот…
– Они убивают остров, – потрясенно прошептала Настя. – Зачем?
– Вот тебе, Рудя, еще один из обликов фашизма, – сказал я. – Война на истребление, неважно, с кем или с чем, хотя бы и с природой, главное – иметь при этом серьезное выражение лица и святую убежденность в своей правоте.
– Не надо меня учить, – ответил саксонец. – Я и сам могу сказать, что фашизм – мерзкая задумка.
– Вот как? Даже при том, что фашизм – блестящий повод бить евреев?
– Оставь, – досадливо отмахнулся Рудя. – Что такое евреи, как не явление природы? Я имею в виду – как и мы, все прочие люди. Что бы я ни думал о Платоне, в этом он прав: у всех людей на свете один Отец Небесный, все мы ему зачем-то да нужны.
– Рудя, – заметил я, – ты говоришь вроде бы убежденно, но не смотришь мне в глаза. Колись давай: что у тебя на уме в самом деле?
Рыцарь вздохнул и сознался:
– Когда меня готовили к пыткам, привели лекаря, чтобы он меня осмотрел и сказал, что я выдержу. Лекарь был евреем. Он был очень нехорошим человеком, надо мной смеялся и злорадствовал. Он просто повизгивал от удовольствия, представляя, как в застенках магистерского замка будет корчиться под пытками один из рыцарей. Этот лекарь – последний еврей на свете, из-за которого я изменил бы свои взгляды. Но… мне вдруг подумалось: юде – в самом сердце Готтенбурга! Что это – насмешка судьбы? Видимо, да… Ненавидеть кого-то, тех же евреев, – глупость, но ненавидеть и при этом лечиться у них – это глупость вкупе с подлостью! Вот я и подумал: единственный способ решить еврейскую проблему – это самим научиться быть лучше евреев во всем, в чем они преуспевают.
– Но еврейская проблема сама по себе никуда не девается? – уточнил я.
– Конечно! Ты что, забыл, о чем я тебе рассказывал зимой?
Что ж, сверхновые звезды и те рождаются чаще, чем совершаются перевороты в человеческом сознании…
– Господи, как вы можете говорить о всяких глупостях, когда тут…
– Это они от нервов, Настя, – пояснил кот. – Да, любезные мои судари, у нас сейчас куда более насущная проблема – не еврейская, а, я бы сказал, международная. В виде сборища подонков всех наций. Кажется, по мере удаления от побережья они укрупнили отряды. Человек сорок остаются на пляже, перевозят что-то на шлюпках. А вот сколько их по острову ходит? Надеюсь, ван Дайк не соврал и их не больше трехсот…
Я не стал ничего говорить. Более-менее точно подсчитать врагов мне не представлялось ни возможным, ни важным. Какая разница, триста или пятьсот? Если вручную с каждым работать – в любом случае запаришься.
Одно очевидно – если бы не сложность ландшафта они уже сейчас закончили бы прочесывать Радугу.
– Я их убью, – заявила Настя. – Я пожелаю им всем смерти. Это получится, если уж и в первый раз вышло то теперь – меня на всех хватит.
Я промолчал.
– Я их убью… – повторила Настя.
Чего она ждала от меня – благословения? Я промолчал.
– Пойдемте к Цветку, – сказала она.
Последний рывок, подумалось мне.
К счастью, поляна просматривалась не со всего острова, частично ее прикрывали деревья и взъем террасы, приютившей озеро. И тем не менее было ясно, что заметить нас могут в любую минуту.
Но тянуть все равно не имело смысла.
Мы с Рудей проверили пистолеты и сложили небогатый арсенал под цветущим кустом, от которого открывался прекрасный вид на тропинку, ведущую к краю террасы. Тут же запалили небольшой костерок.
– Чудо, – позвала Настя. – Не хочешь на Цветок поближе глянуть?
– Хочу. Позволишь?
– Конечно. Идите все!
Мы вышли на открытое место. Среди ярких цветов, устилавших поляну, тот, на который указала девушка, совершенно терялся. Но это, несомненно, был он. Разрыхленная земля свидетельствовала о недавней пересадке. Из семи лепестков наличествовали только шесть, причем один был явно поменьше и помоложе остальных – в точности как Настя и рассказывала.
Вот он какой, аленький цветочек… Огнецвет, так его Настя назвала. Да, он терялся среди прочих, а огнецветов на поляне было немало, но лишь до тех пор, пока не останавливался на нем пристальный взор. Тогда Сердце острова, не торопясь объявить о себе неземным блеском, неспешно раскрывало всю глубину своей красоты.
И вроде бы – что в нем такого? Цветок и цветок, со щербинкой. Шесть лепестков цвета огня, алые на концах золотистые у основания, с проблеском изумрудной зелени между ними. Пушистые листья, по форме напоминающие старого доброго конторщика фикуса. А в чашечке – голубые и синие тычинки, почти фиолетовые в центре.
Эти переливы цветов были настолько гармоничны, что казались подвижными… Словно что-то все время менялось в цветке… У меня закружилась голова, и я распрямился, обнаружив, что давно уже толком не дышу.