Я, Дикая Дика
Шрифт:
Ага, вот кого точно в городе нет! Щас!
— Ведьма? Привет, как дел? Ну, и клёво! А щас чё делаете? А-а, понятно! Ну вот и как раз приходите ко мне! У меня ББ, то есть Большой Барагоз собирается. Прям щас придёте? Ну лады!
Прикол. Даже Ведьма-и-Русый будут. Я надеялась свой азарт удовлетворить, и найти хоть кого-то, кто откажется. По Ведьме я даже, пожалуй соскучилась. А Русый — так он Русый и есть. Не забыть бы голову отгрызть ему, чтобы скрытничать отучить!
Понеслось…
В ожидании напялила чулки — вдруг, кого трахнуть потянет? Накрасилась погуще — ну и видон завтра будет! «Шанелевское» чёрное платьице с короткими рукавами. Я ГОТова.
Я готова … тяжко сблевываю в унитаз… кто-то целует жадно, лезет в трусы… пошёл-на-хуй…
— ААА!!! ВЫ ВСЕ УБЛЮДКИ, ПОШЛИ ВСЕ ЛЮДИ В ПИЗДУ, Я ВАС НЕНАВИЖУ!!! — а на балконе так холодно… оказывается…
С глубинного перепоя очень хочется остаться дома. Но я, как всегда это и бывает по закону подлости, проснулась в 6.30, хотя заснула в районе пяти. С тупым упорством выпихнула всех к чёрту, мутно поглядела на свою облондиненную голову в зеркало, кое-как сообразила, что перекрасилась посредством
Но, отсидев полторы пары, прямо посреди общей психологии, молча встала и вышла, совершенно невозмутимо продефилировав мимо едва сдерживаемого изумления Елены Сергеевны, сухой мадам, известной своей строгостью.
Уже заходя в книжный, через дорогу, мне явилась наконец первая за утро мысль: «Нет, я нисколько не собиралась нарываться на праведный гнев Е.С., этой твари, переклинившейся на собственном величии — как же, она же психолог, и всех видит с потрохами! Но все подумают, что это — чудный эпатаж, по-типу да-а, мы на такое не способны! Но я-то совершенно не думала ни о чем, а просто словно за нитки дернули, встала и пошла! Видимо, если твой мозг отключен, и не управляет телом — это берёт на себя кто-то другой, у кого в руках эти нити… может, ты сам? Ведь Бог — этоЯ!» Мысль сия так понравилась мне, что захотелось сразу ее записать, ведь для того с собой всегда дневник таскаю. Но… лень. Как-нибудь потом. Я, конечно, не вспомню, но хочется надеяться.
Купила «Голос нашей тени» Дж. Кэрролла. Долго выбирала, вчитывалась, морщилась — нет, всё не то. Потом схватила эту с полки «Современная классика». Меня привлекла фраза типа: «Хоронили его на (таком-то) кладбище, он заметил его (тогда-то) и решил, что хочет лежать здесь». Как ни странно для меня, решающим фактором оказалась цена — пятьдесят пять рублей. Хотелось Олди за сто двадцать, новенькое, нечитанное. Олди я люблю — их можно читать долго, много, и с полным погружением… Но если сейчас взять, тогда нифига не останется, а мало ли чего ещё захочется! Карточки не обслуживают в этом магазине. Отказывать себе не всегда приятно, но… Завтра же забегу сюда!
Прошаталась я часа два. Делать было нехрена, и я решила вернуться в универ. Е. С. решительно осталась с нами ещё на одну пару, и я вошла тихо и просто, села на своё место напротив преподши, открыла мятый конспект и уставилась на неё со всеми вниманием и прилежанием. Стопудняк, она подумала, что это собачья наглость с моей стороны — но я совершенно искренне — «клянусь вам»! — заинтересовалась лекцией! У меня вообще все мудачества от души (ну, вы заметили!) Е.С. слегка покоробило, но держалась она молодцом. Всё верно, студенты имеют право покинуть неинтересное занятие. Другой вопрос — экзамен… Но это тоже чушь, чё же я, психологию что ль не сдам? Да пара ночей. На перемене, конечно, начнется: «Ива, ну, ты и дура! Она же тебя так отымеет на экзамене! Ты чё, это же монстр!» Но и это в корне неверно, никто меня не отымеет, потому что если у Е.С. будут плохие результаты в экзаменационном листе, то её деканат так саму выдерет! Она же опытный препод, проглотит наглость богатой соплячки! Насчет «я не нарочно», конечно, бесполезно. Да и неважно. И я пошла обедать. Подумав, выпила рюмку коньяку.
Блин, нафиг надо было, деньги-то последние на сегодня. Осталось сорок три рубля… Но в общем, жить можно. Банкомат где-то здесь был. Да и домой пора. По идее…
И я пошла к Ветру на работу. Он сидел на ящике и жрал солёную рыбу. Придурок, — подумала я в который раз. — Не тупой ведь, и не мямля, шёл бы учиться, работал нормально! Но как же — физический труд сделал из обезьяны человека! Урод! Хотя, я знаю, что учиться ему будет трудно: во-первых, конечно деньги — он сирота и содержит себя полностью сам. Потом ещё не следует забывать, что он — псих, и с его «особым мышлением» (и штампом дурдома в карточке) состыковаться с внешним миром непросто. Он замкнутый очень, любимый мой Ветер, уж я знаю! Поверьте, его-то «мир не понимает»! Скорее наоборот, конечно, но не суть важно. Блин, но ведь так вот всю жизнь на ящике не просидишь! Надо же как-то… Эх, да что там, он же не собирается долго жить — «еще лет пять — семь, и ладно!» Дурак. Ест селедку без хлеба, смотрит на меня странными глазами, не отрываясь и молчит. А я люблю его! Ууу!!!
— Отлично выглядишь! — коротко бросает, доев и сполоснув рот какой-то гадостью, смачно схаркивает на пол. Мне противно — жуть! И я молча стою где стояла. А он подходит ко мне, и пристально щупает самое дно души прозрачным взглядом:
— Что с тобой, малыш? Ты страдаешь!
Дыхание перехватывает, я немею — за что?! Отворачиваюсь, да как ты смеешь?
— Чего бы вдруг? Всё нормально, — не глядя на него, не могу! Слезы срочно затолкать обратно!
— Вот, в универе сегодня была!
Чтобы отвлечься достаю «Vogue» — я их не больно люблю, но ведь надо играть в тупую игру под названием «Привычки богатых девочек». Я вам потом подробнее об этом расскажу. А может и нет. Сейчас мне с ним потрахаться надо. А то завтра менстра, и сегодня спазмы и потому очень хочется. Сделала пару затяжек, он уже понял, зачем пришла, и закрыл дверь своей сраной бытовки на щеколду. Я усмехаюсь, успокаиваясь вдруг, и сбрасываю все личины. В такие минуты я не прячусь. Хочу, чтобы Ветер получал именно меня, а не одну из тех, кого я изображаю. Не стерву, не панкушку, не богатую девочку, не ленивую студентку, не истеричку и не дурочку — а меня. Дикую Дику, Ивану Вишневецкую. Я быстро стягиваю джинсы вместе с трусиками, и встав на колени на его странно чистой лежанке беру в рот, стремясь скорее дать ему кончить, чтобы во второй раз он работал дольше. Подняв глаза с удовольствием замечаю, как он кривится в сладкой муке, запрокидывая голову. Его пальцы путаются у меня в волосах. Сводит челюсти — у него весьма несредненький! Попробуй-ка помести такой во рту полностью! Я мучаю его языком быстрее и быстрее, и через пять минут горячая сперма стекает в горло. Поспешно сглатываю, чтобы не захлебнуться. Он вздыхает свободнее и молча (как иногда достает эта тишина!) присоединяется ко мне на лежанке. Вместе мы снова уговариваем его "друга" ещё поработать. Редкое надо сказать, качество — быстро встаёт, трудно успокаивается! Но я больше не могу терпеть, мне очень больно! Вырываюсь, и встаю на четвереньки.
— Трахни меня, Ветер, пожалуйста! Трахни, я хочу, я не могу больше!
Я шла под дождём и думала — ну вот нахрена, скажите мне, нахрена человеку в двадцать один год, работающему не то каким-то учётчиком, не то что-то в этом дурацком роде такие длинные, острые ногти? Оцарапал меня опять! Я спрашивала об этом, заглядывая в глаза каждому второму встречному, потому что каждому первому в глаза заглянуть не успеешь. Но прохожие не знали. И собаки — не знали. Дождь холодный, кофта из белой, наверное, десять раз в серо-буро-козявчатую превратилась. Ну почему вот я куртку не надела, а?! Кожа замёрзла страшно. Между ног какой-то долбучий дискомфорт, как будто Tampax из стекловаты запихала. Этот шиз драный, видимо, заразил меня чем-нибудь, мало ли с кем ещё трётся? От этих мыслей я разревелась — не хочу, нехочу делить его с кем-то!! Даже с Гдетыгдеты, особенно с ней! Тех, других, я хотя бы не знаю на рожу, и они для меня вроде невыразительных теней. Однакож, сумевших инкогнито мне передать привет неприятностями между ног. Толстые, жирные, как напившийся комар, капли противно влепляются в лицо, и прямо по болезненно набухшим от ПМС соскам. Раздражает СТРАШНО! «Прекратите издеваться, уберите же щипцы!» — отмахиваюсь от них, но они такие назойливые и тупые — ни черта не объяснишь, в упор не понимают! Внешний мир весь пытается влезть в меня не только с воздухом, но и этой мерзкой, долбучей водой! И если от первого избавиться ну никак — в детстве поставила тыщу экспериментов по прекращению дыхания, что, понятно, закончилось крахом, задыхаешься и всё тут! К Богу в гости было рано, и я успокоилась на том, что ещё найду способ не дышать и оставаться сколько положено в ненавистном мире! — то от второго внешнего насилия мира, дождя, с его погаными сперматозоидами — дождинами, ввинчивающимися в меня сквозь непомерно растягиваемые поры кожи я могу, и избавлюсь непременно! Для чего поспешно влетаю в первую попавшуюся стеклянную дверь. Тупо замираю на мгновение, ослеплённая злостным светом — я попала в дорогой бутик. Понятие «цена» не имеет совершенно никакого значения для детеныша туго набитых баблом человеков. И я решаю — ну, раз заперлась, значит, пора снова включать Пэрис Хилтон. С собой — несколько десяток, мятых, намокших в кармане джинсов. Зато есть пластиковая карта. И чек выписать завсегда можно на папу. Две крашеные дуры с плоскими масками — Давай больше плати! — подваливают ко мне. Я их интеллигентно посылаю очень далеко отсюда, и закапываюсь с башкой в кучу всякой бесцветной дряни — «это так модно в сезоне!» — ЭТО — да, это всегда модно! Тем более, в ТАКОМ сезоне. Когда дождь меня грязно изнасиловал, а Ветер — просто поимел. А сезончик ещё тот! Ни лица у него, ни выражения. Как заведённый труп — дождь, мерзавцы толпами. И я — в изгаженной бывшей белой кофте. И стразы отваливаются — «берите, девушка, это Ли Купер. Стразы долго проживут, ни одна не упадёт!» Как гадко липнет к телу мокрая ткань, она тоже хочет кожу с меня снять, сука! И в чёртовом раздражении сдираю ненавистную вещь, швыряю её продавалке прямо в руки. Надо же, поймала!
— Выбросите это, немедленно! — и подумав, добавила до кучи: — Пожалуйста!
Равнодушно развернувшись, прошлась по залу в лифчике. Да и джинсы тоже на хер! И вот я в мокром белом белье — зеркала угодливо являют просвечивающие местечки, и дурацкий-дальше-некуда цвет волос — шляюсь по рядам вешалок. Охранник слюняво ухмыляется. А ведь ему бы надо меня выгнать к долбанной матери, и всё такое! Пара посетительниц немеет. Я нарушаю общественный порядок — и ничего! Это ведь так и надо, они же ВСЕ точно знают с малолетних соплей — такпозволяют выгрёбываться только деньги. Причём, если это не твои деньги. Свои, кровные, так не побросаешь в помойку негодных капризов. Ну, и терпите, и давитесь грязной пеной зависти! Не зря же мои дорогие производители бросали меня одну в плохонькой квартирке, битком набитой злыми духами мучительных детских страхов, и одной-единственной молитвой — чтобы насталвечер и святые Они пришли домой!!Я всё думала — неужели, ну неужели же для того поковеркано моё детство, изломана моя слабая психика, чтобы я сейчас могла рыться в Гуччах и Мексах как ленивая курица? Это им на извращенный алтарь брошено святое, пугливое и невинное, то, что должно быть САМЫМ ЛУЧШИМ в жизни каждого человека — ДЕТСТВО?! И не просто, а моё, моё детство, граждане-господа!!! Да, Иваночка, да, детка моя сладкая, мусю-сю! На вот тебе оранжевенькую простецкую тряпчёнку за 2 800, не мерзни! Твое здоровье ведь ох, как дорого! Один подгнивший зубик в 3 400 обошёлся. И + пузырёчек коньячку, чтобы со следующим зубиком всегда могла на дяденьку-оченьхорошего-стоматолога рассчитывать! Да, а кстати, деточка — ну неприличненько же в трусиках — вот тебе юбочка за 1 250, джинсовенькая, со складочками, и такая, бля, коротенькая — вся попа наружу! А попа-то не хухры-мухры, 102 сантиметрика уже! Ну да, как раз для такой юбочки, и делают же, думают, хорошо смотрится? Уроды. Тогда уж и ремешочек к ней за 1 780. И галстучек — не в тему, зато за 2 870. Чулки в клеточку — вот это я люблю. Куртку серую, невыразительнейшую, и не в тему. Сапожки проститутские на шнуровке до колена. Сигарету у охранника. Чек на папино имя. Позвонили — удостоверились. Расплылись в улыбочке. Ах, да! Напоследок ненависть к этим убожествам взяла своё — прошвырнулась ещё раз по залу. Выбрала что-то совсем уж идиотическое — полосатое. С железяками и стразами, и впихнула продавщицам. Заотнекивались, курицы, а сами — довольны. Халява! Взяли, не подавились, суки.