Я для тебя всегда онлайн
Шрифт:
— В обычной государственной, к которой приписан наш район. Там, где работает Марк. Но он в хирургии, а она в травматологии. Этажом выше. Но он молодец. Всегда приходит, чтобы накормить её. В больницах у нас карантин, посетителей не пускают.
— Покормить?
— В отделении шестьдесят человек и одна санитарка на всех. Половина из пациентов самостоятельно есть не может, поэтому до некоторых завтрак доносят лишь в обед, — поясняет Алина. — Ну, а судно для туалета ещё реже.
— Софи можно забрать из больницы?
— Уже можно, но я пока не могу. У меня отпуск лишь с первого июля. Затем поживём с Владиком у неё. Кирилл, у меня сейчас дети в летнем лагере, я действительно не могу больше с тобой разговаривать.
— Алина, я…
— Не приезжай. Софи не нужна твоя жалость. А больше тебе
Блондинка отключается. А я сижу и полчаса тупо смотрю на свой собственный телефон с давно погасшим экраном. Мысленно представляю, что у меня не работают две руки. Чтобы я смог сделать? Ответ лишь один — ничего. Даже за столом сидеть, потому что теперь я сижу, опираясь на поставленные на стол руки. Прошло полчаса. Как эти полчаса прошли для Софи? В ожидании единственной санитарки?
Но сначала я должен узнать всё! Включаю телефон и набираю номер управляющего белорусским банком:
— Рады слышать вас Кирилл Олегович, — бодро начинает тот. Но мне его бодрость не к месту и настроению. Сдерживаю нехороший порыв рявкнуть на подчинённого, который в два раза старше меня.
— Не могу сказать того же. День не задался.
— Мы провинились, Кирилл Олегович?
— Если бы вы, — вырывается у меня. — Борис Дмитриевич, мне нужен ваш начальник охраны. Он же из бывших полицейских?
— Да-да, вам переслать его личное дело?
— Номер перешлите, — чуть не рявкаю я.
Через две минуты мне на телефон поступает звонок от неизвестного абонента. Беларусь. Минск.
Отвечаю:
— Алло!
— Виктор Сергеевич, начальник собственной безопасности. Что нужно делать? — по-военному чётко начинает беседу сбэшник.
— Вы можете достать записи с подъездных камер наблюдений? На тротуаре, прямо у подъезда произошла авария. Хочу узнать подробности.
— Точный адрес можете назвать? И примерное время аварии.
— Могу. Записывайте.
— Час времени есть? — следует короткий вопрос.
— Есть. Но чем быстрее, тем лучше.
Через сорок минут мне на компьютер приходит изображение. Качество хорошее, но разговора неслышно. Узнаю китайский джип Анжелики. Городской паркетник, довольно дешёвый. Но сейчас это совсем неважно. Вижу фигуру Софи. Солнышко неторопливо идёт, но не разглядывается по сторонам, а смотрит себе под ноги. Замечаю грустное выражение на родном личике. В руках — маленькая сумочка. Время — только десять утра. Куда так рано ходила малышка? Но этот вопрос исчезает, когда я вижу, как дверца джипа резко открывается, едва не сбив Софию с ног. В последнюю секунду девушка успевает отскочить в сторону. Некоторое время обе смотрят друг на друга. Теперь не вижу лица малышки, она спиной к камере. Анжелика что-то начинает быстро говорить. Красивые черты резко искажаются. Девушка буквально исходит злостью. Но перепалка продолжается недолго. Через несколько минут София разворачивается и идёт к подъезду. Я уверен, что она ничего не ответила, а решила уйти от словесной перепалки. К моему удивлению, Анжелика не кричит ей вслед, а заскакивает в машину. Но джип не едет по дороге, а резво взбирается на невысокий бордюр и летит прямо на Софию. Я понимаю, что скорость он набрать не успевает, но в моих глазах сейчас он именно летит!
— Софи! — кричу я на весь кабинет. И она, словно услышав мой голос, оборачивается и инстинктивно выставляет вперёд обе руки. Через секунду девушка падает прямо под машину, и я, не выдержав, закрываю глаза. Собираюсь с силами и открываю. София это пережила, значит, и я должен досмотреть. Наблюдаю, как выскочившая из машины Анжелика, пытается помочь ей встать, придерживая за плечи и отводит к рядом стоящей скамейке. Левая рука пострадавшей неестественно выгнута, и даже через камеру я вижу, как малышке больно. Анжелика несколько раз куда-то звонит. Буквально через несколько минут приезжает «Скорая». Трое человек в тёмно-бордовых костюмах окружают Софию и сразу налаживают на пострадавшую руку шину. Третья девушка вводит в вену несколько уколов подряд. Скорее всего — обезболивающее. Врачи делают общий быстрый осмотр и помогают сесть в машину. В последний момент туда заскакивает высокий молодой мужчина. Я почему-то сразу догадываюсь, что это Марк. «Скорая» уезжает, а Анжелика остаётся возле машины дожидаться
Меня разрывает коктейль эмоций: безумная, неконтролируемая ярость на Анжелику; сильная тревога за Софи. О, нет, я её не жалею. Я с ума схожу от страха за свою девочку. Как, как такое вообще могло произойти?! Она так боялась за меня. В дурацкий магазин с утра бегала, чтобы только я остался в квартире. А опасность грозила ей. Пока я здесь разъезжаю с машиной охраны, мою девочку едва не убила другая машина. От осознания едва не произошедшей трагедии я заезжаю кулаком в стену, затем смахиваю со второго стола всё, что там стоит.
— Кирилл Олегович, что, что происходит? — спрашивает вбежавший Денис, глядя на упавшие на пол предметы.
— Уйди, — машу я рукой. — Исчезни с моих глаз, пока и ты не получил.
— Что-то с Софией?
— Авария. Денис, исчезни. Хотя, подожди. Что у нас ещё на сегодня?
— Ничего важного. Все встречи закончены.
— Никого ко мне пока не пускай.
— Как скажите, — кивает секретарь и выходит.
Я долго смотрю в окно, вспоминая разговор с Алиной. Что теперь делает моя девочка? Может, ещё ждёт обеда? Беру телефон и пишу новое сообщение. Затем набираю её номер. Она отвечает. Сама включает видеосвязь. Мне только видно её лицо. Скорее всего телефон лежит на коленях. Очень усталое, осунувшееся несчастное лицо, кажущееся серым на фоне мрачной синей краски. Все мои вопросы, упрёки, даже слова поддержки моментально вылетают из головы.
— Моя девочка, — шепчу я. — Что же ты со мной не хочешь разговаривать? Маленькая, я тоже волнуюсь.
— Кирилл, я… Мне нечего сказать.
— Как ты? Тебе больно?
— Немного. Где сложный перелом. Дают обезболивающее.
— Ты кушала?
— Да, Марк сегодня работает, — она замолкает, ожидая вопросов о Марке, но я не задаю. Я больше не знаю, что ей говорить. Я должен быть рядом с ней. Слова больше не нужны, они ничего не значат.
— Солнышко, потерпи ещё немножко. Хорошо?
Она кивает.
Через полчаса я выхожу из кабинета и даю новое задание Денису. Пусть закажет мне билеты на самолёт в районе тринадцати часов. Сажусь в машину и еду в особняк дяди. Через полчаса покидаю его, возвращаюсь в квартиру и быстро собираю два чемодана. Бросаю самое необходимое. Всё остальное можно докупить.
Глава 40. София. Четыре одиночества
В палате, выкрашенной мрачной синей краской я узнаю ещё четыре грани одиночества. Первую, лежащую у окна, зовут Татьяна Николаевна. Ей семьдесят пять лет. У женщины трое детей. Старший сын живёт в Москве, средняя и младшая дочери в Минске. А муж умер два года назад. Татьяна Николаевна прожила с ним счастливых пятьдесят два года, вырастила троих замечательных детей. Две недели назад её сбила машина. У женщины перелом ноги, ходить она не может, но и в больнице ей лежать ненужно. Только никто из детей не спешит забирать маму домой, за которой требуется постоянный уход. Дочки часто звонят, я слышу их разговоры и в конце каждого они обещают, что приедут завтра. Но не приезжают. А Татьяна Николаевна плачет по ночам в подушку и рассказывает мне, какие занятые у неё дети. Самые чудесные, самые милые, самые ласковые на свете. Она их выкормила, выучила, помогла построить квартиры. Какие они замечательные хозяйки, как вкусно пекут пироги! Утром вечно недовольная санитарка ставит на наши тумбочки железные миски с небрежно брошенным комком слипшейся серой овсянки: один день она недоваренная и сухая, второй — переваренная и липкая. Сегодня у нас в меню первый вариант. Рассказывая очередной рецепт дочкиных пирогов, женщина медленно жуёт несъедобную кашу. Больше до двух часов дня ничего не дадут. Ко мне приходит Марк. У него в руках контейнер с пышным румяным омлетом. Значит, Марк уехал со смены и вернулся, предварительно заехав в круглосуточный супермаркет. И сегодня мы молчим. Он кормит, а я ем. А рядом Татьяна Николаевна героически сражается с моей порцией травяной овсянки. Но и я не чувствую наслаждения от аппетитного блюда. Сегодня, как никогда, даже моя еда имеет горький полынный вкус одиночества, слегка приправленного черничным ароматом эфемерного пирога. Я точно знаю, что больше никогда не буду покупать чернику. Я уже ненавижу её.