Я до меня
Шрифт:
Накрапывающий дождь без церемоний перешел в ливень. Я сидел у стены своего дома. Один. А у ног раскинулся великолепный бессмертный город. Из раны в моем животе вытекала, не останавливаясь, красно-черная жидкость. Она так торопилась покинуть меня, будто ненавидела и хотела поскорее избавиться. Смешиваясь с дождем и цветами сакуры, стекая по моему телу, кровь впитывалась в землю. Я скорбно усмехнулся ироничной выходке судьбы. Это был конец моей жизни.
До ушей донеслось раздражающее нытье должника, он обращался ко мне:
– Простите, оябун. Я отдам вам долг. Только дайте мне больше времени.
Крепкий парень из охраны ударил должника в живот с такой силой, что тот согнулся пополам, ойкнул и впечатался в стену. Фусума, с двух сторон обклееная непрозрачной бумагой, сломалась, разорвав на части картину со сценами из истории Японии. Я недовольно скривился, мне нравилась эта картина. Я вздохнул и обвел взглядом зал.
– Аккуратнее. – Раздраженно прошипел, увидев всю картину разрушений. Вся внутренняя ярость поднялась наверх, грозя выплеснуться на незадачливого охранника. Но в данной ситуации пришлось сдержаться, в гневе сжимая кулаки. Сейчас есть дела поважнее.
Снаружи наш штаб казался неприступной крепостью, усиленные двери и наглухо запечатанные окна. В поле зрения всегда находился отряд телохранителей и рядовых членов группы, готовых отправиться на дело по первому моему приказу. Внутри же, штаб был просторный и состоял из одного большого зала без внутренних стен – в стиле «Синдэн-дзукури», который использовался при строительстве резиденций правителей Киото. Все в лучших традициях Японии эпохи расцвета Эдо.
– Это непозволительно! Ты должен вернуть долг деньгами! К тому же у тебя была простая задача, с которой справился бы и обычный головорез! – Гневно выкрикнул ему Кодо, мой сайко, самый близкий ко мне человек во всем клане. – Такеру, как ты посмел проявить такое неуважение?!
Незадачливый должник вытирал с лица струйки крови, сбежавшие с уголка рта и разбитого носа. Глаза, округлившиеся от испуга, смотрели мне под ноги, не решаясь встретиться с моим взглядом. Мерзкое зрелище вызывало глубокое отвращение. Все мы, по сути, уже далеко не люди чести, но не думал, что можно упасть еще ниже. Когда-то давно наши предки жили по законам бусидо. Но сейчас многое осталось лишь на уровне воспоминаний.
С того момента, как в двадцать два года я впервые убил человека, даже не думал, что когда-нибудь смогу умереть должным образом. Я никогда не рассчитывал, что предки примут меня достойно, а по мне, по древнему обычаю, хоть кто-то будет сжигать поминальные деньги. Закон жизни: то, что вы сделали другим, всегда вернется к вам. Я не удивился бы тому, что мой конец будет чем-то из разряда расправ якудзы. И если бы мне сказали: «Эй, Рюноскэ! Я знаю, как ты умрёшь – тебе отрежут конечности, а залитое в бетон тело сбросят в океан». Я просто бы беззаботно рассмеялся и выпил за это саке.
– Сколько он должен? – как только я открываю рот, все вокруг замолкают на полуслове, боясь не услышать или перебить. На первый взгляд мои черты лица и близко не похожи на моего отца, который имел типичный облик оябун якудзы. У него было одно из тех лиц, что притягивают взгляды даже в толпе. Стоит увидеть такое лицо хотя бы мельком – больше его не забудешь.
Широкое, волевое, высокий лоб словно рассечен глубокими и прямыми морщинами, массивные губы темного, почти лилового цвета, а глаза скрыты складками тяжелых, желтоватых век. Я же был молод, обычно в таком возрасте становятся просто рядовыми членами клана. Моя внешность не навевала ужас своей суровостью. Люди, которые не были знакомы со мной, сначала принимали за обычного приятного молодого человека. Пока не узнавали кто я. В наших краях все знают – внешность обманчива. И слава о моем характере шла далеко впереди меня. Злить меня была не самая лучшая идея.
– Около трех миллионов йен. – Ответил, гневно хмуря брови, Кодо. В удивлении приподняв одну бровь, я посмотрел на Такеру. Сумма годового дохода обычного рабочего. Не сказать, что для меня большая, хотя по меркам обычного человека далеко не маленькая. Однако он хотел сбежать. А это усугубляло его вину во много раз. Хиджиката Рюноскэ никто не смеет обманывать ни на йен.
– Ты хотел сбежать с этим долгом, чтобы другие за тебя платили? – нахмурившись, я подошел к молодому человеку, который был вмят в стену и сидел на полу, беззвучно всхлипывая и размазывая кровь дрожащими руками по лицу. Он опустил голову в поклоне до пола и лепетал:
– Простите, простите. Такеру готов совершить юбицумэ, чтобы доказать преданность и загладить вину. Я был не прав и признаю вину. – Он продолжал находиться в поклоне, упираясь лбом в пол, так и не осмелившись поднять свои глаза.
– Мгм. Хорошо. Подайте ему танто. – Такеру протянул трясущиеся руки и забрал нож из рук Кодо, который тот ему протянул.
Отвернувшись от должника, я направился в сторону женщины, которую должник привел с собой. Хрупкая маленькая фигурка сидела на циновке с ровно выпрямленной спиной и была закутана в плащ, так что были видны только одни глаза. Протянув руку, я откинул капюшон с ее головы. Передо мной была женщина лет двадцати-двадцати двух. Ее лицо было красивое, круглое с детским выражением, но подбородок острый.
– Ты добровольно сюда пришла? – Она кивнула.
– Я сама попросила Такеру взять меня с собой, чтобы стать его поручителем. Не убивайте его. – Она гордо подняла голову.
– Ты хоть знаешь, что тебя ждет? – Снова кивок.
Посмотрев на своих подчиненных, я коротко приказал:
– Отвезите женщину в особняк.
На следующий день я никуда не поехал и остался в особняке. Он был устроен наподобие старинного замка и находился на возвышенности, так, что весь Киото был у ног, как на ладони. По обе стороны от главного входа, словно колонны, высились две огромные сосны, а крыльцо было вырублено из цельного куска древесины. У входа по периметру всегда дежурила охрана. Сидя в своих комнатах и попивая зеленый чай, я ожидал, когда приведут мою пленницу. Была растоплена сенакен, а на низком столике в нарядной вазе высилась горка мандаринов. Я чтил и уважал традиции. Поэтому мой дом, как и штаб, соответствовал обстановкам лучших времен Эдо.
Молодую женщину завели в комнату. Ее походка была неуверенной, но глаза светились ненавистью. Один из сопровождающих остался за дверью, другой подвел ее ближе ко мне и усадил на циновку возле стола. Взмахом руки я велел ему удалится. Когда повернулся, его уже не было.
Дверь хлопнула, и комната снова погрузилась в тишину. Я повернулся. Пленница молчала. Ни всхлипов, ни мольбы о пощаде, ни гневных тирад. Лишь едва различимое дыхание. Такое поведение меня заинтересовало. Шелестя развивающимся домашним халатом, я подошел к ней вплотную.