Я дрался на Пе-2: Хроники пикирующих бомбардировщиков
Шрифт:
К началу 1945 года из тех сержантов, кто пришел со мной в конце 1942-го осталось только три человека: я, Володя Неделин и Иван Бычков. Оба они погибли, не дожив до Победы буквально месяца. Иван Бычков был высокий сутулый дядька, старше нас всех лет на пять. В строю ходил безупречно, а вот на посадке он пару раз ломал машину. При выравнивании задирал нос, и она у него сваливалась на крыло, но без каких-либо последствий для экипажа. В 1943 году полки стали трехэскадрильного состава. Собрал нас командир полка и говорит: «Бычков и Неделин, пойдете командирами звеньев». Бычков встает: «Товарищ командир, я после войны летать не буду, да и командовать меня не тянет. Вон пусть Ермаков командует, он любит командовать». А командиром у нас был хохол Качалей Григорий Тихонович, хороший мужик. Когда он с чем-нибудь соглашается, он всегда говорил: «Сыла» (по-украински «сила»). Вот тут он задумался, потом говорит: «Сыла. Ну, ладно, если не хочешь, кто же тебя заставит. Пойдешь, Иван, ведомым
Умер Иван в марте 45-го фактически у нее на руках. Командир его звена отстал от группы уже над своей территорией, а тут немецкие истребители. Сопровождение прохлопало. Осколками снаряда ему выбило глаз, но он сумел дотянуть до аэродрома и посадить самолет вполне прилично («пешку» и в нормальном состоянии сажать непросто) и только после пробега потерял сознание. Штурманом у него летел Иван Пиянзов. Он тоже был ранен, но легко. Их обоих отвезли в госпиталь, и там Иван Бычков скончался, а Пиянзов вскоре вернулся в полк.
Второго апреля я повел группу для удара по переднему краю противника. У меня на внешней подвеске было две немецких ФАБ-250 и две наших сотки, а в люках были ПТАБы. Мы еще шли над своей территорией, как уже появились черные разрывы крупнокалиберных снарядов. Осколками разорвавшегося поблизости снаряда повредило правый мотор. Винт раскрутился. А внешняя подвеска-то вон какая! Самолет сразу пошел вниз. Кое-как дотянул до линии фронта, неприцельно сбросил бомбы, развернулся на свою территорию и почти сразу посадил самолет на живот. Вроде сверху поляна казалась ровной, а это оказалась вторая полоса обороны, брошенная нашими войсками. Самолет разбит, я получил контузию и вывих тазобедренного сустава. Штурман и стрелок вытащили меня из самолета, остановили проходившую машину и доставили ночью в полк. А там я узнаю, что самолет Неделина тоже был подбит. Экипаж сбросил бомбы и потянул на одном моторе на свой аэродром. При посадке самолет загорелся и взорвался. Штурман Борис Клушанцев сгорел, а летчика и стрелка-радиста выбросило из самолета. Стрелок-радист отделался травмами, а Володю Неделина привезли в лазарет с тяжелейшими ожогами. Володя только спросил: «Где Ермаков?» Он видел, как мой самолет резко пошел вниз. В два часа ночи меня привели к нему в палату. Лицо его превратилось в ужасную маску, глаза вытекли, руки обгорели до костей. Он был обложен подушками и что-то шептал. Я наклонился к нему, говоря, что я здесь, рядом, что все живы и он поправится. Он тихо-тихо прошептал: «Вот, Володя, чего я больше всего боялся, то и случилось». Он слыл щеголем, всегда заботился о своей внешности и больше всего боялся обгореть. Спустя час он умер. Через неделю я попросил врача меня выписать. К тому времени Качалей, наш «батя», погиб. Как он погиб? 24 марта 1945 года полк получил задачу всем составом уничтожить самолеты врага на аэродроме вблизи Моравска-Остравы. Вел группу командир полка. Погода была отличная, высота около 4000 метров. Прикрывала нас эскадрилья «яков» нашего старого приятеля Героя Советского Союза Михаила Сачкова. Я шел заместителем командира справа от него крыло в крыло. Сачков парой непосредственного прикрытия — рядом. Подошли к цели. Зенитки противника подозрительно молчали. Пошли бомбы. Командир, видимо, захотел сам сфотографировать разрывы и продолжал лететь по прямой. А немцам только дай — начиная с 1944 года, у них появились по тем временам очень совершенные станции орудийной наводки… Вдруг в одно мгновение — серия из четырех разрывов зенитных снарядов крупного калибра — три по курсу чуть ниже, а четвертый разрыв строго под бомболюками командирского самолета. Мой самолет взрывной волной резко накренило в сторону от ведущего. С трудом, но вывел из крена. Самолет ведущего перешел в отвесное пикирование. Его почти до земли сопровождал «як» Сачкова. Мы уже не видели, но Сачков рассказал, что самолет ведущего под углом, близким к 90°, врезался в землю и взорвался в расположении вражеских войск. Экипаж в составе командира Качалея, штурмана полка капитана Дядечко и стрелка-радиста старшего сержанта Головина погиб.
Заменивший Качалея, командир, проверил меня на учебно-боевом самолете и сказал, что я летаю хорошо, но тяжело сажусь в самолет и вылезаю из него. Поэтому допустить меня к полетам на боевом самолете он не может: «Летай на По-2, на связь». Конечно, я не ожидал такого поворота событий. Но вскоре комполка ушел от нас, и в командование вступил его заместитель, добрейший Федор Павлович Писарев. Он вызвал врача и, прочитав ему лекцию о том, что главное для летчика — голова, а поясница заживет, попросил допустить меня к полетам. Врач согласился, и я выполнил клятву, данную на могиле Неделина: довоевал за себя, Бычкова и Неделина, за всю тройку сержантов-пилотов.
— Сколько раз Вас сбивали?
— Меня в полку счастливчиком звали — хоть меня и сбивали, но при этом сам я всегда целый возвращался. Один раз зенитки подбили прямо над передним краем. Пришлось прыгать из горящего самолета, но над своей территорией. Как прыгали? Скорость уменьшаешь до минимальной, фонарь скинул, штурвал на себя и вываливаешься из кабины. Стрелок прыгает в нижний люк. Другой раз истребители сбили — на живот садился, но мягко.
— Кто летал с Вами в экипаже?
— Пока молодой был, со мной штурманом летал удмурт Пиянзов Иван Сергеевич. Это его месте с Бычковым ранило, а когда стал замкомэска, мне дали более опытного штурмана карела Иванова Михаила Ивановича. Я его белофинном в шутку звал. Стрелки менялись, но не потому, что гибли, а просто переходили в другие экипажи.
— Штурмовкой не приходилось заниматься?
12 января 1945 года началась Висло-Одерская операция. Но погода была такая паршивая, что ни о каких полетах речи быть не могло. А 13-го уже можно было выпускать охотников — наиболее подготовленные экипажи, летающие в сложняке. Таких в полку было примерно полтора десятка. В этот день я выполнил три вылета, в которых в заданном районе мы штурмовали скопления пехоты, колонны автомашин. Причем делали по пять-шесть заходов! Во втором вылете зенитки повредили правый мотор, пришлось возвращаться на одном. Сел. Тут же дали другой самолет, и я вылетел в третий раз. У нас стояли авиационные гранаты АГ-2 для отпугивания истребителей противника. И вот стрелок Миша Горемыкин говорит: «Командир, ниже, ниже, еще ниже». Я уж и так чуть винтами об землю не цепляюсь. А он приспособился сбрасывать эти бомбочки так, чтобы они над головой пехоты разрывались. Все гранаты истратил! Так что на штурмовку вылетали отдельными экипажами в плохую погоду.
— Сопровождение всегда было?
— К концу войны сопровождение стало хорошее. А до 1944 года нас прикрывал полк «яков», которым командовал Василяка. Ходила такая поговорка: «Девять «пешек» и два «яка», прикрывает Василяка». Шутка шуткой, а редко когда больше истребителей было в прикрытии. А что эти двое могут сделать? Ну а в конце войны прикрытие было такое, что у них были группы непосредственного прикрытия, ударная группа, резервная группа. Они уже немецкие истребители к нам не подпускали. Поэтому в 42–43-х годах основные потери мы несли от истребителей, а под конец войны теряли практически только от зениток. Одиночные самолеты, летавшие на разведку или охоту, могли гибнуть и от истребителей.
— Сколько у вас боевых вылетов?
— Сто двадцать. За 20 с чем-то вылетов дали орден Отечественной войны I степени, потом Боевого Красного Знамени, а под конец войны — Александра Невского.
— Как кормили во время войны?
— До 1943 года всякое было. И гороховый суп, и перловка, а потом широко пошла американская тушенка, галеты — на столе было полно еды. Летный состав очень хорошо кормили и одевали.
— Какие были развлечения в свободное время?
— Главным образом танцы. Баянист Гриша Троцко был самым уважаемым человеком в полку. Танцы были каждый день! Что бы там ни происходило и как бы интенсивно ни летали! Девчата были в основном свои: оружейницы, прибористки, парашютоукладчицы. Иногда приходили местные. Летом плясали на пятачке, зимой — в какой-нибудь халупе. Командир полка не танцевал, но всегда присутствовал. Помню, зло брало, когда он вставал и говорил: «Сейчас я тоже станцую». Это означало, что пора закругляться. Мы: «Еще, батя!» Но он был непреклонен, особенно летом: ночь короткая, подъем в три утра. Иногда показывали кино, но очень редко.
— Сто граммов давали?
— Только когда боевые вылеты.
— Как относились к немцам?
— Как к противнику. Очень боялись попасть в плен. Ходили самые невероятные слухи об их зверствах.
— Какое было личное оружие?
— У офицеров были ТТ, у стрелков-радистов — наган. В свободное время тренировались стрелять и по лягушкам, и в тире. Были и эксцессы. Когда стояли на Западной Украине, молодой летчик Ситников пошел в гости к местной девчонке. Вдруг слышит, что кто-то рвется в дверь, а это же бандеровский край. Он, не долго думая, через дверь несколько раз выстрелил. Затихло. Открывает, а там в луже крови лежит пьяный заместитель начальника штаба. Хорошо, что он жив остался, а то бы Ситникову не поздоровилось.