Я дрался с самураями. От Халхин-Гола до Порт-Артура
Шрифт:
Каждый бомбардировщик знает: если при подходе к цели больше всего следует опасаться вражеских истребителей, то над целью, когда приходится снижаться для нанесения точного бомбового удара, главной угрозой становятся зенитки. Идешь как сквозь грозовой фронт — кажется, воздух кипит от трасс и разрывов, а ты не можешь ни уклониться, ни набрать высоту, ни хотя бы маневрировать, чтобы не сбиться с боевого курса и «положить» бомбы точно в цель. Тому, кто не испытал этого на собственной шкуре, нас не понять. Насколько тебе было страшно, осознаешь лишь после посадки, когда начинаешь считать пробоины. Хотя со временем, конечно, и к этому привыкаешь. Человек вообще ко всему привыкает — у нас даже присказка такая была: человек — не верблюд, тот
Помню, когда вернулся на аэродром после первого боевого вылета, усталость была такая, что, казалось, и пальцем не шевельнуть, от напряжения болела спина, а еще, помню, дико хотелось пить. Через три часа — новый вылет, опять на Баин-Цаган, а ближе к вечеру — еще один: бомбить японские резервы на правом берегу. За день мы не досчитались нескольких машин и сами так вымотались, что едва добрались до палаток — заснули, несмотря на полчища монгольских комаров. А на рассвете вновь тревога, снова зеленая ракета — команда на взлет. И так еще трое суток, пока шли бои за Баин-Цаган.
«Баин-цаганское побоище» стало первой нашей победой в той «необъявленной войне». Но обошлась она нам недешево. Сейчас некоторые «историки», специализирующиеся на очернении нашего прошлого, даже обвиняют Жукова в «чрезмерных потерях». Как известно, в критический момент сражения, когда японцы закрепились на Баин-Цагане и нашим войскам на правом берегу Халхин-Гола грозило полное окружение, Георгий Константинович решился на отчаянный шаг: бросил в бой 11-ю танковую бригаду, в нарушение всех правил, без пехотного прикрытия, с ходу, с марша. Танкисты понесли тяжелейшие потери — до половины личного состава, — но задачу выполнили. Считаю, что решение Жукова в сложившейся ситуации было единственно верным. У Георгия Константиновича просто не было другого выхода — если бы не организованный им контрудар, обречена была вся наша группировка. А так — ценой гибели одной бригады удалось обеспечить перелом в войне.
Наш полк в том сражении также понес серьезные потери. Не вернулся из боевого вылета и комиссар Ююкин. Его самолет был подбит японскими зенитками и загорелся. Комиссар приказал экипажу покинуть машину, а сам совершил первый в истории «огненный таран», направив пылающий бомбардировщик на скопление японских войск и баргутской кавалерии. Мы поклялись отомстить врагу за его гибель.
Хотя до середины августа крупных наземных сражений не было, война в воздухе продолжалась без передышек. В ходе нескольких воздушных боев, про которые Жуков потом скажет, что такого количества самолетов зараз не видел даже во время Великой Отечественной, японская авиация утратила господство в воздухе.
А 20 августа началось наше генеральное наступление. Ему предшествовал массированный бомбово-штурмовой удар, в котором участвовали 150 бомбардировщиков под прикрытием сотни истребителей. Поскольку неприятель был застигнут врасплох, серьезного противодействия не было — японские истребители так и не смогли прорваться сквозь наше прикрытие, а зенитки были сразу подавлены. Так что бомбили мы почти без помех, как на полигоне, — тем более что артиллеристы пометили дымовыми снарядами важнейшие цели: командные пункты и узлы связи, склады, скопления техники.
Но хотя японский фронт был прорван в первые же часы наступления, генеральное сражение затянулось больше чем на неделю — самураи дрались отчаянно. Наш полк совершал
А всего наш полк потерял на Халхин-Голе треть летчиков.
В последние годы мне не раз приходилось слышать: мол, а не напрасны ли были все эти жертвы? ведь восточный берег Халхин-Гола, из-за которого разгорелся конфликт, это сосем небольшая территория — 70 на 30 км, — так стоило ли из-за какого-то клочка пустыни копья ломать? Безусловно стоило. Японцам нужен был плацдарм для нападения на СССР. Они давно строили планы захвата советского Дальнего Востока. Первой пробой сил был Хасан. Потерпев там поражение, японцы решили взять реванш на Халхин-Голе. Не вышло. Мы преподнесли им такой урок, что даже осенью 41-го, когда немцы стояли под Москвой, Япония так и не решилась вновь напасть на СССР.
Что еще рассказать? После окончания боев наш полк задержали на Халхин-Голе до конца года. Скука была смертная. В свободное время занять себя нечем. Нам оставили всего два фильма — «Волга-Волга» и «Петр I», и мы смотрели их раз по сто, так и прозвали: «Петр 101-й», потом стали крутить без звука, потому что выучили наизусть, потом — от конца к началу, потом вперемешку… До сих пор помню эти фильмы чуть ли не дословно.
Доходившую до нас прессу зачитывали буквально до дыр. Не поверите, но я и сейчас — спустя 65 лет — могу наизусть декламировать сатирическую поэму, напечатанную по окончании боев в нашей полевой газете «Героическая красноармейская». (Вот только имя автора забыл.) Стихи были стилизованы под популярную песенку «Все хорошо, прекрасная маркиза», а речь там шла о командире 23-й японской дивизии генерале Камацубара, который, бросив свои обреченные войска, вместе с иностранными корреспондентами на самолете бежал из халхингольского котла. И вот он является на доклад к японскому императору — микадо, — и между ними якобы происходит такой разговор. Император спрашивает:
«О, генерал, скажи-ка, Мацубара, Чем нас порадовать пришел? Надеюсь, наши нынче стали И МНР, и Халхин-Гол?» А Камацубара отвечает: «Мы взять хотели Халхин-Гол, Но враг к нам ловко в тыл зашел — Нам ни вперед и ни назад, Земля и небо словно ад, Куда ни глянь, везде кругом Был только лишь сплошной огонь, Как раки в печке, в чугуне, Солдаты корчились в огне, Пылали асы на лету, Я был от страха весь в поту, И с иностранцами вперед Скорее сел на самолет. Войска с «банзаем» отступали И все геройской смертью пали. А в остальном, божественный микадо, Все хорошо, все хорошо…»