Я дрался в штрафбате. «Искупить кровью!»
Шрифт:
Встали и пошли дальше. Мимо проехало несколько машин — кузова доверху загружены, в кабине одно-два места. Сесть в такую машину вчетвером невозможно. Медленно плетемся по грязи. Ноги разъезжаются, на сапоги налипают комья грязи, превращая отсыревшую обувь в неподъемные колодки.
Поздним вечером добираемся до небольшой деревушки. Постучали в один домик. Нас пустили. Скинули обувь, у печки повесили сушиться портянки. Хозяева нас ни о чем не спрашивали. Видимо, за два года войны через их дом прошло столько солдат обеих армий, что им было совершенно все равно, кто мы и куда движемся. Устали настолько,
— Ты че, лейтенант, так и не спал?
Я промолчал. Видимо, поняв, он буркнул:
— Ну и дурак. Куда мы денемся?
Я не хотел затевать этот разговор и наклонился к своему мешку, доставая продукты для завтрака. Хозяйка сварила чугунок мелкой картошки, и, плотно позавтракав, мы продолжили свой путь. Весь день старался держать темп в четыре километра в час, делая десятиминутный привал через каждые пятьдесят минут. Наручных часов у меня тогда не было, и я пользовался снятым с танка здоровым хронометром. Бессонная ночь давала о себе знать — на привалах я засыпал. Как ни старались, а прошли только двадцать пять километров. Ночевали в деревне. Арестанты как легли, так и захрапели, а я опять сидел, охранял их. Глаза слипались, голова падала на грудь, но тут же я просыпался, проверял, на месте ли мои подопечные, и все повторялось заново. Утром «молотобоец» говорит:
— Лейтенант, что ты не спишь, вторую ночь бодрствуешь. Куда мы убежим? Сам же говорил — поймают и расстреляют. И хватит месить грязь. Делаем так: останавливаем машину, уточняем, куда она едет и где сворачивает с нашего маршрута, те, кто едет, выходят на этом повороте и ждут остальных. Как, лейтенант? Подходит?
Мне нечего было возразить — я понимал, что еще одной бессонной ночи я не выдержу. Так, на попутках, на третий день мы отмахали пятьдесят километров. Никто не убежал. Я повеселел и успокоился. Ночью я уже спал вместе со всеми. К концу четвертого дня пути мы добрались до расположения штрафной роты. Рота была отведена с передовой для пополнения переменным составом. Располагалась она в добротных строениях, использовавшихся немцами под склады.
Оставив своих подопечных в приемной, зашел в комнату, в которой располагался штаб роты. За столом сидел капитан. Я доложил, что привез троих осужденных. Оторвав голову от бумаг, командир выслушал меня, потом встал, вышел из-за стола, протянул руку. Указал на стул. Я сел, а он, присев на край стола, сказал:
— Добре. Давай знакомиться.
Вкратце изложил свою боевую биографию. Она произвела на комбата хорошее впечатление, он внимательно посмотрел на меня:
— А я думал, ты еще салажонок. Уж очень ты молодо выглядишь.
Я смутился и замолчал. Командир вызвал помпохоза и приказал зачислить троих осужденных в состав роты. Я расслабился — кончились мои мытарства. Задание выполнено, и через несколько дней я уже буду в родном батальоне. Мы еще немного поговорили с капитаном, как вдруг заходит помпохоз:
— Товарищ командир, принять осужденных не могу.
— Почему?! — недовольно спросил комбат.
— У них нет зимнего обмундирования, а мы получили только
— Что же делать? — участливо спросил капитан.
— А все очень просто — пусть лейтенант забирает своих хлопцев и везет их обратно. Там получат зимнее обмундирование и везет их к нам, а мы их тут примем.
Я едва не упал со стула от этих слов. Представил себе путь туда и обратно, и мне стало дурно. Видя мое состояние, капитан подал стакан воды:
— Успокойся.
И обращается к помпохозу:
— Может, все же примем? Жалко парнишку. Посмотри на него, на нем лица нет.
— Не можем, товарищ командир, — стоит на своем помпохоз.
— Ладно, сейчас уже поздно. Пусть осужденные ночь проведут на нашем приемном пункте, а лейтенанта я возьму к себе на постой. Утром решим, что делать.
Помпохоз ушел. Капитан повернулся ко мне:
— Успокойся лейтенант, что-нибудь придумаем. Пошли ко мне, поужинаем.
Войдя в располагавшуюся недалеко землянку, командира роты распорядился:
— Петрович, накрывай ужин на двоих.
Пожилой солдат быстро накрыл на стол. Надо сказать, что начальство роты не бедствовало. На столе было много закуски, появились и две бутылки водки.
— Ты небось и водку-то пить не умеешь, — ухмыльнулся капитан.
— Умею, умею, не беспокойтесь товарищ капитан, — захорохорился я.
— Ну тогда давай! — Смерив меня взглядом, он налил чуть больше полстакана мне и полный — себе. — Давай, за твое безнадежное дело.
Чтобы угодить капитану, я единым духом опорожнил стакан, схватился за закуску. Капитан выпил, медленно поставил стакан. Посмотрел на меня:
— Молодец, хлопец. Вижу, умеешь. Ну а теперь закуси хорошо.
Пил я всегда неохотно и чаще всего отдавал свои сто граммов экипажу. С непривычки я быстро захмелел, обмяк, расслабился. Тревоги четырехдневного пути оставили меня. Закусив, капитан налил еще по стакану.
— Ну, давай! Твое здоровье! — и, не дожидаясь меня, выпил.
Что было дальше, я помню смутно. Утром проснулся в землянке командира роты.
— Ну, герой! Я тут, пока ты спал, принял твоих мазуриков. Сейчас оформлю расписку, и езжай домой.
Радости моей не было предела.
— Давай теперь позавтракаем — дорога тебе предстоит длинная.
Стол уже был накрыт. Капитан налил себе полстакана водки. Я отказался. Выпив, он разоткровенничался:
— Скажу тебе, что принимать твоих солдат мне вообще-то было не с руки. Как только я укомплектую роту, так тут же меня отправят на передовую воевать.
Я не стал развивать эту тему, лишь спросил, как служится в штрафной.
— Командиры все кадровые. Штабная категория всех офицеров на одну ступень выше, чем в обычных войсках, тройной оклад, год службы идет за три, а не за два, как у нас. У офицеров летная норма. Самое же главное, офицеры не обязаны в тяжелой ситуации личным примером вести солдат в бой.
Закончив завтрак, я попросил капитана разрешения попрощаться со «своими» штрафниками. Он их вызвал. Я пожелал им выжить, поблагодарил за помощь в пути. В прокуратуру фронта я добрался за два дня. Получил благодарность за выполнение задания и вернулся в свою часть.