Я дрался в СС и Вермахте
Шрифт:
— Как изменилась ситуация в армии после 20 июля? Насколько мы знаем, был введен институт идеологического контроля?
— Да, да. Были введены так называемые национал-социалистические руководящие офицеры, никто не хотел становиться на эту должность, а те, кого назначали, ничего не делали. У нас в полку тоже одного назначили. Я от него вообще ни одного слова не слышал. В офицерском корпусе армии национал-социалистическая идеология была не очень распространена. Да, мы боролись всеми возможными средствами с этим чертовым Версальским договором, который Германию мучил, поставил страну на колени. Гитлер его поборол и воссоздал армию, но политическое влияние национал-социализма в армии было очень небольшим. Армия сказала: «Мы сохраняем нашу честь и нашу военную силу на поле боя, но
— На начало 1941 года вермахт считался лучшей армией в мире.
— Да, считался. Мы уж так прямо не думали, но чувствовали себя хорошо, конечно.
— И почему вы в конечном итоге проиграли?
— Потому что блоха укусить слона может, а убить нет. Германия слишком маленькая. Армия была в порядке, мы могли защитить Германию от нападения «нормального» врага, мы гордились своим оружием, без вопросов. Даже в России, где части были сильны, храбры, мы были уверены в своих силах, правда эта уверенность была безосновательна, но была. Но на длинном промежутке времени сил было слишком мало.
— Вы слышали о приказе о комиссарах?
— Да. Наш командир первого корпуса фон Бот, старый кайзеровский офицер, сказал: «Этот приказ я дальше не передаю». И нам этот приказ не зачитывали. У нас солдаты солдат не расстреливали. Мы друг против друга воюем, но не убиваем. Я вообще ни одного комиссара за всю войну ни разу не видел. Русских офицеров много видел, но комиссаров никогда. Зимой 1944-го из-под Луги остатки нашей дивизии, разбитой под Гатчиной, повезли в Эстонию. Там нас должны были пополнить. Через пару дней мы получили приказ взять остров Пийрисаар на Гдовским озере. Мы его захватили ночной атакой по льду. Русские части бежали. Одну часть с зенитными орудиями мы взяли в плен, не дали им убежать. Там был один мертвый русский, который, мне кажется, должен был быть комиссаром. Я очень редко видел так хорошо выглядевшего русского. Настоящий викинг, с не русским, а нордическим лицом. Классный парень, но мертвый. Больше я комиссаров не видел. Мы знали, что они имели сильное влияние на командование, что они повышали устойчивость войск, но я ни одного не видел.
— На фронте вы слышали о комитете Свободной Германии?
— Да, в первый раз услышал после Сталинграда. Я знаю от моего брата, с которым я вместе прошел всю войну и который был в русском плену, что в плену они были очень активны.
— Насколько активно действовала русская разведка?
— Разведывательные группы, а с ними еще часто были штурмовые группы, наведывались часто. Один раз хотели и меня в плен захватить, но у них не получилось. Смешно было… Я, как командир роты, всегда обходил окопы, проверял своих людей, спрашивал, что видно, что слышно. Я их инструктировал, что, если услышат какой-то шорох, нужно бросать гранату или стрелять. И вот пошел на соседний пост по ходу сообщения, и тут на меня из окопа выпрыгнул человек. Он хотел меня схватить, но это, слава богу, не получилось, потому что путь из окопа к ходу сообщения был перегорожен бревном. Я еще днем приказал убрать это бревно, чтобы можно было свободно пройти, но приказ остался невыполненным. Это бревно меня и спасло. Пока он перелезал через него, я одним прыжком заскочил за угол. Он кинул гранату прямо мне под ноги. Все, конечно, проснулись, стреляли, но он уже исчез, а я опять очутился в лазарете.
— Немецкая разведка ходила за «языком»?
— Да, да, конечно. Во время наступления ежедневно ходили, чтобы выяснить обстановку, местность разведать, укрепления, войска, пленных взять и т. д. Мы на оборонительных позициях тоже собирали штурмовые группы, которые старались взять пленных, чтобы узнать, что за войска и их намерения. В основном они много рассказывали. Но в обороне взять пленного не так просто, потому что она была правильно построена и рассчитана на отражение таких атак.
— Вы слышали что-то о штрафных частях?
— Да, конечно. Мы знали, что в русской армии их было много, с самого начала. В немецкой армии тоже были штрафные батальоны. На Ладоге меня один раз сменила штрафная часть. Это были осужденные, которых отправили на фронт, и если они себя проявляли, то их реабилитировали. Это были осужденные за разные вещи — например кражи. Дезертиров там не было. За дезертирство расстреливали, как во всех армиях. В тылу наверняка были какие-нибудь изнасилования, и если ловили, то отправляли в штрафной батальон. Каждая дивизия имела военный суд с защитником и прокурором. Если что случалось, то проходило судебное заседание, на котором председательствовал командир дивизии. Наказывали расстрелом, отправкой в тюрьму или в штрафную роту или еще куда. У меня в роте был один солдат из штрафного батальона. Он там Железный крест заработал, и мне его прислали как пополнение. Он мне доложился, я сказал: «Ты реабилитирован, ты обычный солдат».
— Какие отношения были с Ваффен СС? Вы им завидовали?
— Мы очень часто воевали вместе с частями Ваффен СС. Это были великолепные солдаты, которые к тому же были гораздо лучше вооружены, чем мы, — их в первую очередь вооружали. Мы всегда были очень рады, если нашим соседом была часть Ваффен СС, на них можно было положиться. Они не бегали. Другие охотно бегали, а эти нет. С политикой они ничего общего не имели, вообще ничего. Это не значит, что у частей Ваффен СС не было каких-то других задач, о которых мы не знали. Определенно были.
— Как было с суевериями?
— Я не был суеверным. У каждого человека есть какие-то хорошие знаки, еще что-то, но суеверным я не был, нет.
— В бога верили?
— Да, конечно, я лично происхожу из семьи пасторов. Сложилось, правда, по-другому, но изначально я был готов стать пастором. В дивизии у нас были и католический и протестантский священники, которые вели службы. На похоронах они всегда присутствовали, а похорон было много, к сожалению.
— Зарплату получали?
— Да, получали «военные деньги». Обер-лейтенант получал 27 марок каждые 10 дней. Не много, но нам деньги не нужны были. В окопе ничего не купишь. Была лавка, там был алкоголь, сигареты, мыло, это мы должны были частично оплачивать из этих «военных денег».
— Платили наличными?
— Как у профессионального солдата, у меня был счет на родине, деньги поступали прямо на счет, я так хотел. Другие получали наличными. Играли в карты на деньги, потому что деньги все равно не нужны были.
— У командира роты была лошадь?
— Да, у каждого командира роты была верховая лошадь.
— Лошадь или повозка?
— Лошадь и человек, который ухаживал за лошадью. Больше ни у кого не было, командир взвода ходил пешком.
— Повозка была?
— В обозе было очень много. Они боеприпасы и снабжение возили. Обоз пехотной роты состоял из 25 человек: полевая кухня, портной, сапожник. Еще со старой армии рота была полностью самостоятельным подразделением. Каждый вечер, как темнело, приезжал ротный фельдфебель с полевой кухней или с канистрами, если полевая кухня подъехать не могла, подносчики пищи приходили вперед и нас обеспечивали. Отлично работало. Как пехотинец, ты ничего не можешь иметь при себе. Даже кусок хлеба некуда положить. Были сухарные сумки, жестянки для масла, но на жаре, на марше, все таяло, портилось, скоро эти хлебные мешки исчезли, и все было в обозе. Мы были молодые, есть хотелось все время. Мы были стройные, если не сказать худые.