Я – дверь отверстая

Мы с Ричардом сидели на крыльце, любовались песчаными дюнами и Мексиканским заливом за ними. Дым сигары Ричарда лениво клубился, держа комаров на почтительном расстоянии. Океан на горизонте отдавал прохладной зеленью, а небо над ним было глубокого синего цвета. Красиво, что и говорить.

— Так ты, значит, дверь, — задумчиво повторил Ричард. — Ты уверен, что это тебе не приснилось? Что ты действительно убил того мальчишку?

— Не приснилось. И я его не убивал, говорю же. Это все они. Я лишь дверь.

Ричард вздохнул.

— Ты его похоронил?

— Да.

— Место помнить?

— Да.

Я достал сигарету из кармана рубашки. Перебинтованные руки слушались плохо. И чесались немилосердно.

— Если захочешь посмотреть, придется брать твой пескоход. Это, — я кивнул на свою инвалидную коляску, — по песку не ездит.

У Ричарда был багги для передвижения по дюнам — переделанный «фольксваген-жук» 1959 года с полуметровыми колесами. Он собирал на нем плавник — деревянные обломки, вынесенные волнами на берег. С тех пор как Ричард продал свое агентство недвижимости в Мэриленде, он жил тут, на косе Каролина, — делал из плавника скульптуры и по безбожной цене загонял их туристам.

Он пыхнул сигарой и посмотрел на залив.

— Да уж. Расскажи все сначала.

Я вздохнул и попытался закурить. Ричард отобрал у меня спички и зажег сигарету. Я сделал две глубокие затяжки. Пальцы нестерпимо чесались.

— Хорошо, — кивнул я. — Вчера, часов в семь вечера, я был на пляже, смотрел на залив, курил, как сейчас, и тут…

— Нет, начни сначала.

— Сначала?

— Расскажи о полете.

Я покачал головой:

— Ричард, ну сколько можно? Ничего нового…

Испещренное глубокими морщинами лицо Ричарда было загадочным, как его скульптуры.

— Может, ты вспомнишь что-то еще, — сказал он. — Сейчас точно вспомнить.

— Ты серьезно?

— Конечно. А когда закончишь, поищем могилу.

— Могила… — повторил я. Пустое, гулкое слово — темное, темнее даже того безбрежного пространства, которое мы с Кори пересекли пять лет назад. Тьма, тьма, тьма.

Мои новые глаза под повязками слепо таращились в темень стягивавших их бинтов. Они ужасно чесались.

На орбиту нас с Кори зашвырнула ракета «Сатурн-16». Кто-то из комментаторов окрестил ее Ракетой-Небоскребом. Здоровенная была дура, ничего не скажешь. Рядом с ней первые «Сатурны» казались детскими игрушками. Стартовую площадку пришлось заглубить на шестьдесят метров — иначе сдуло бы в океан половину мыса Кеннеди.

Мы сделали оборот вокруг Земли, проверили все системы, потом включили разгонный блок. Направление — Венера. На Земле остался сенат, в котором шла драка по поводу ассигнований на исследование космоса, и группа людей из НАСА, молившихся, чтобы мы нашли хоть что-то полезное. Что угодно.

— Не важно что, — каждый раз говорил после пары стаканов Дон Ловинджер, штатный умник проекта «Зевс». — В вашем распоряжении куча приборов, пять роскошных телекамер и маленький, но крутой телескоп с хреновой тучей всяких там фильтров и линз. Найдите золото, найдите платину. А еще лучше — найдите каких-нибудь милых, туповатых синих человечков, чтобы мы их изучали, ощущая свое превосходство. Хоть что-нибудь! Да хоть призрак Пиноккио — уже дело.

Мы с Кори, разумеется, горели желанием сделать все, что в наших силах. Но космическая программа никак не шла. Начиная с Бормана, Андерса и Ловелла, облетевших в 1968 году Луну и увидевших пустынный зловещий мир, похожий на грязный песчаный пляж, и заканчивая Маркэном и Джексом, которые опустились на поверхность Марса одиннадцать лет спустя — лишь для того, чтобы обнаружить мерзлую пустыню и пару полудохлых лишайников, — исследование космоса оказалось поистине грандиозным (и очень дорогостоящим) провалом. Были и потери: Педерсон и Ледерер, навеки застрявшие на орбите вокруг Солнца из-за отказа всех систем во время предпоследнего полета программы «Аполлон». Джон Дэвис, маленькую орбитальную обсерваторию которого прошил метеорит, использовавший свою редкую, один к миллиону, вероятность. Нет, эту программу вряд ли кто-то назвал бы удачной. На самом деле Венера оставалась последним шансом швырнуть миру в лицо сакраментальное «Мы же вам говорили!».

Шел шестнадцатый день полета — мы ели консервы, играли в карты, успели простудиться и выздороветь — с технической точки зрения все было тип-топ. На третий день у нас накрылся конденсатор влаги, мы перешли на запасной — и все, практически никаких проблем до самого возвращения на Землю. Мы наблюдали, как Венера в иллюминаторе вырастала от яркой точки до белесого хрустального шара, обменивались шутками с ЦУПом, слушали записи Вагнера и «битлов», контролировали результаты экспериментов: от измерения солнечного ветра до навигации в глубоком космосе. Нам пришлось дважды микроскопически корректировать курс, а на девятый день полета Кори выбрался в открытый космос и пинал УНА, пока она не соизволила раскрыться. Больше ничего из ряда вон выходящего.

— УНА? — переспросил Ричард. — Что это?

— Неудачный эксперимент. Так мы в НАСА называли Узконаправленную Антенну — она передавала число «Пи» высокочастотными импульсами всем, кто захотел бы услышать.

Я потер руки об штаны, но это не помогло. Наоборот, стало хуже.

— Идея та же, что и с радиотелескопом в Западной Виргинии — читал, наверное, — она «слушает» звезды. Только мы, вместо приема, передавали сигнал на Юпитер, Сатурн, Уран. Если там и была какая-то разумная жизнь, то как раз в это время она крепко дрыхла.

— В космос выходил только Кори?

— Да. И если он занес внутрь какую-то межзвездную чуму, телеметрия этого не показала.

— И все же…

— Уже не важно, — бросил я раздраженно. — Важно, что происходит здесь и сейчас. Ричард, вчера они убили мальчонку. Зрелище было не из приятных — как и ощущения. Его голова… она взорвалась. Как если бы кто-то выскреб из черепа его мозги и положил вместо них гранату.

— Продолжай.

Я усмехнулся:

— Что еще рассказать? Мы перешли на околопланетную орбиту с сильным эксцентриситетом, от трехсот двадцати до семидесяти шести миль — и это только на первом витке, дальше апогей стал еще больше, а перигей уменьшился. Можно было сделать не больше четырех витков, мы пошли на максимум. Отлично рассмотрели планету, сделали около шести сотен снимков и собрали бог знает сколько видеоматериалов.

Облачный покров Венеры состоял — в равных частях — из метана, аммиака, пыли и разного летающего дерьма. Вся планета была похожа на Большой Каньон в аэродинамической трубе. Кори посчитал, что у поверхности скорость ветра достигает шестисот миль в час. Посланный вниз зонд бибикал всю дорогу, пока не издал громкий треск и не замолк навсегда. Мы не видели растительности, вообще никаких признаков жизни. Спектроскоп выявил жалкие крохи ценных минералов. Вот вам и Венера. И все бы ничего — только она меня пугала. Мы словно вращались вокруг дома с привидениями в окружении темного вакуума. Я знаю, как это ненаучно звучит, но у меня кишки сводило от страха, пока мы не убрались оттуда. Думаю, если бы двигатель не сработал, я бы перерезал себе глотку. Ничего общего с Луной — та просто пустынная и кажется стерильной. Но то, что мы видели на Венере, не похоже ни на что из того, с чем мы раньше сталкивались. Может, тут дело в облачном покрове, не знаю. Венера похожа на объеденный до кости череп.