Шрифт:
* * *
Тридцатиградусная жара уже почти месяц терзала не привыкших к таким температурам жителей Москвы. И, похоже, только я, с детства испытывающая непреодолимую ненависть к холоду и снегу, чувствовала себя в своей стихии.
Однако в тот знойный полдень столбик термометра зашкалил за тридцать пять, и я поняла, что пора немного охладиться. Включила в машине кондиционер и, чтобы счастье было полным, засунула руку в «бардачок», нащупала там первую попавшуюся кассету и, засунув в магнитофон, нажала кнопку пуска.
Страстные звуки
С умилением глядя на мелькающие за окном стройные русские березки с порхающими среди них бабочками и купающимися в цветочной пыльце шмелями, я машинально вслушивалась в сильно искаженные андалузско-цыганским акцентом слова песни.
— Ай-яй-яй, дай мне яду, дай мне яду, ведь я хочу умереть, потому что я не могу жить с тобой, — раз за разом все более надрывным и тоскующим голосом выводил темпераментный испанец под бурные переливы гитарных аккордов.
Я рассмеялась. По-моему, миф о загадочности русской души выдумали и распространили сами русские, чтобы хоть в этом догнать и перегнать Запад.
Никакие логические построения не могли бы объяснить, какого черта молодой и здоровый испанский мужик собирается свести счеты с жизнью из-за того, что он не может жить с этой женщиной. Вот если бы он не мог жить без нее, это было бы еще более или менее логично, романтично даже. А если тебе плохо с женщиной — так просто брось ее, или разведись с ней, или, на худой конец, отлупи разок-другой, чтобы она не доставала тебя. Но травиться и притом еще просить, чтобы она моталась по аптекам или магазинам в поисках яда для тебя, — это уж ни в какие ворота не лезет.
Впрочем, наверное, потому и говорят, что по-настоящему понимать и исполнять фламенко могут только испанцы.
Однако, если отрешиться от смысла текста, голос певца был великолепен, музыка под стать ему, и на смену ленивому благодушию постепенно приходило возбуждение, которое в моем случае обычно чревато не слишком разумной тягой к приключениям и жаждой острых ощущений. Впрочем, возможно, в этом был виноват кондиционер. Обычно при тридцатипятиградусной жаре я не склонна к избыточным выбросам энергии.
Под совокупным действием фламенко и кондиционера я представила, как несусь за рулем «Мерседеса» на полной скорости по шоссе, ведущему из Ниццы в Геную, ловко вписываясь в головокружительные повороты горного серпантина. Справа от меня отвесно уходят вниз обрывистые склоны с прячущимися в их складках роскошными белыми особняками княжества Монако, а еще ниже на лазурной зыби Средиземного моря застыло множество хищно вытянутых корпусов яхт…
Теперь оставалось только придумать, чего ради меня ни с того ни с сего понесло из Ниццы в Геную.
Сейчас в Монако как раз ведется подготовка к старту гонок «Формула-1». Возможно, в Генуе у меня назначено свидание с одним из гонщиков?
Машину резко тряхнуло, и, подпрыгнув на сиденье, я больно ударилась головой о крышу и снова чертыхнулась, на сей раз громко. Размечтавшись о скоростном европейском шоссе, я как-то совсем упустила из виду, что еду-то я по Подмосковью, а выбоины на наших дорогах — дело столь же привычное, как инфляция. Верно подмечено в песне:
У нас кладут асфальт местами и немного,Чтоб всякий оккупант на подступах застрял.К тому же на дороге, по которой я ехала, вообще не было асфальта. Выругавшись еще раз, я выключила фламенко, сообразив, что в моей ситуации нельзя терять бдительность, отвлекаясь на пусть и приятные, но далекие от реальности фантазии.
А реальность была такова: я действительно ехала на «Мерседесе», конечно, не «шестисотом» и слегка подержанном, но еще вполне ничего. Проблема заключалась в том, что, во-первых, «Мерседес» был не мой, во-вторых, у меня не было на него доверенности, в-третьих, у меня не было с собой прав и вообще каких бы то ни было документов, и, в-четвертых, не было у меня с собой и очков.
Возвращение к реальности несколько встревожило меня. Я находилась в том счастливом возрасте, когда женщина еще сохраняет свою привлекательность, но уже слегка избавляется, если это вообще возможно, от присущей подростковому периоду самоуверенности и тяги к всевозможным приключениям и рискованным предприятиям. Правда, от тяги к приключениям полностью избавиться мне не удалось, но лет в двадцать пять во мне проснулся-таки здоровый инстинкт самосохранения и даже не свойственная ранее склонность к удобствам. Так, дикому отдыху в палатках, лазанию по скалам без страховки и скачкам на лошади без седла и поводьев я стала предпочитать уютные номера в отелях с видом на море, безопасную езду на велосипеде и подводный спорт.
Теперь же инстинкт самосохранения говорил мне, что одинокая женщина на чужом «Мерседесе» и без документов — просто находка для хищников из ГИБДД — бывшего ГАИ и, если меня-таки остановят, этот прекрасный летний день будет окончательно испорчен.
Впрочем, вероятность того, что я встречу гибэдэдистов (звучит почти как гэкачеписты) на этой отдаленной проселочной дороге, была мала, но, чтобы дополнительно подстраховаться, я свернула на узкую лесную просеку, по которой, как я знала, я смогу выехать на уж точно не посещаемую гаишниками проселочную дорогу.
Просека была узкой и неровной, и, поскольку, как я уже упомянула, очков у меня не было, мне приходилось щуриться, пристально всматриваясь в выбоины и ямы. То, что удача отвернулась от меня окончательно, я поняла, когда лопнуло колесо. Колес я не меняла ни разу в жизни, хотя несколько раз видела, как это делают. Возиться под палящим солнцем с домкратом и пачкать руки, отвинчивая туго затянутые гайки, мне не хотелось, но, похоже, другого выхода не оставалось. С тяжелым вздохом я вышла из машины, надеясь на то, что в багажнике найдутся запаска и домкрат.