Я — из контрразведки
Шрифт:
В дверях появились дипломаты. Француз рассматривал происходящее в лорнет и о чем–то переговаривался с японцем и англичанином. Внезапно все засмеялись.
— Он говорит, что у русских совершенно дикие нравы, — перевела Лохвицкая. — Они рыдают по еще живым и едят на могилах. Все наоборот! — она бросила в сторону дипломатов яростный взгляд. — Я прикажу их вышвырнуть отсюда!
Француз перехватил ее взгляд, сказал с улыбкой:
— Мадам напрасно нервничает. Мы имеем разрешение барона присутствовать даже при казни. Но мы не поедем.
— Ублюдок, — сказала Лохвицкая сквозь зубы. — Знаете, а он вправе издеваться над нами. Все предано и продано…
Подошла какая–то старуха.
— Спасибо тебе, милая! — она перекрестила Лохвицкую. — Попрощалась я.
Воронков перегнулся через борт грузовика:
— Пусть уйдут мои, прошу.
Марин пересек двор, подошел к жене Воронкова:
— Сударыня, вам надобно увести детей. Это зрелище не для них.
Она смерила Марина холодным взглядом:
— Нет уж, пусть видят и запоминают. Вырастут — вспомнят.
— Как вам будет угодно, — Марин откозырял и отошел.
Подъехала пролетка. Зинаида Павловна села и сказала, вздохнув:
— Собственно, вам и делать ничего не нужно. Оружие я проверила. Грузовик в полном порядке. Через двадцать минут вам останется только скомандовать «Пли!». — Она читала его мысли, и он с ужасом подумал, что его недавнее заявление «Я не буду расстреливать этих людей» не более чем истерика интеллигента, который так и не сумел адаптироваться к обстоятельствам. Не более. Марин сел рядом с Зинаидой Павловной.
— Ну? Вы или я? — спросила она с вызовом.
Марин промолчал, и тогда она крикнула:
— Трогай!
— Момент, — негромко сказал офицер в белой черкеске. Он появился в дверях суда почти театрально. Дипломаты прекратили разговор и с интересом ожидали, что последует далее. Офицер неторопливо спустился по ступенькам во двор и подошел к пролетке. Был он толст, глаза, как у борова, заплывшие и красные, пальцы рук волосатые и толстые. Нагайка в них казалась соломинкой.
— Это Скуратов, — успела шепнуть Марину Лохвицкая. — Наша достопримечательность, — и увидя, что Марин ничего не понял, добавила: — Пытает арестованных с помощью молотка. У нас его так и зовут «молотобоец».
— Вы его имели в виду, обронив что–то об эксцессах? — вдруг догадался Марин.
Она молча кивнула.
— Господин полковник, мадам, — довольно изящно поклонился Скуратов. — Я не опоздал?
— Берите, кого вам нужно, и уходите, — сухо сказала Лохвицкая. — Мы торопимся.
— Стецюк! — гаркнул Скуратов.
Подскочил молодцеватый старший унтер–офицер с кавказской серебряной шашкой кубачинской работы через плечо, молча вытянулся:
— Вашскобродь?
— Бери Гаркуна, сажай в наше авто и следуй в особняк, на Мичманскую. Я следом.
— Есть, — Стецюк начал откидывать задний борт грузовика.
Марин поднял глаза и увидел, что Гаркун забился в самый дальний угол, прикусил
— Унтер–офицер, — заорал Марин, — убрать руки от борта, — Марин расстегнул клапан кобуры. Стецюк отскочил как ошпаренный и с недоумением уставился на Скуратова.
— Вы что? — Скуратов сделал шаг вперед.
— Назад! — изо всех сил крикнул Марин. — Россию позорить?! Не дам! Приговор суда священен и неприкосновенен. Я — помощник генерала Климовича, правом и властью, данными мне главнокомандующим, приказываю вам убираться к чертовой матери.
Дипломаты заметно оживились, Скуратов топтался на месте, и было видно, что он растерялся.
Марин понял, что первую половину этой стычки он выиграл, теперь нужно было выиграть и вторую. Уже значительно тише Марин продолжал:
— Здесь иностранцы. Вы хотите уверить их, что Россия — страна негодяев?
Скуратов заколебался, но все еще не отступал. У него было каменное лицо и налитые кровью глаза.
— Послушайте, полковник, — Марин бросил взгляд на Зинаиду Павловну, как бы приглашая поддержать его, — вы уверены, что жалкие сведения этого полутрупа будут барону важнее, нежели государственный престиж?
— Приговор военно–полевого суда должен быть приведен в исполнение немедленно, — вступила в разговор Лохвицкая. — В самом деле, здесь дипломаты, вам бы следовало забрать Гаркуна сразу же, как только его вывели из зала. Сейчас вам лучше уйти, господин Скуратов.
— Что ж, — Скуратов сделал знак унтеру, и тот отошел в сторону. — Я, господа, работник, а не паркетный шаркун. Может быть, я и не понимаю всех этих гоголей–моголей, но одно я знаю: вы сейчас сорвали важнейшую операцию. Вы за это ответите. Стецюк, за мной, — он откозырял и удалился, сопровождаемый придурковатым унтером, который шел за ним следом, печатая шаг и по–особому вывертывая ступни ног. Должно быть, для шика.
Лохвицкая проводила контрразведчика тревожным взглядом и крикнула:
— Поехали! — Потом повернулась к Марину: — Берегитесь этого человека. Вас не спасет ни должность, ни расположение Климовича. Этот патологический тип никому не подотчетен, не подконтролен. Увы!
— Он прежде всего офицер русской армии, — холодно заметил Марин, — я поставил его на место один раз и сделаю это еще столько раз, сколько потребуется.
— Да? — Лохвицкая с сомнением оглядела Марина. — Ну дай бог, как говорится, а совет мой примите.