Я из тех, кто вернулся
Шрифт:
Ставский вновь заменил Шульгина, с удвоенной энергией начал подталкивать остановившееся сердце к жизни. Мокрое покрасневшее лицо врача покрылось сеткой вздувшихся синих вен.
Минуты тянулись мучительно долго, казалось, что в воздухе стоит тонкий пронзительный звон, и весь мир сузился до скромных полудетских размеров безжизненного тела Осенева.
Ставский, наконец, выпрямился, обреченно опустил руки, тряхнул головой, губы у него разъехались обиженной гримасой.
– Все кончено… Тело быстро остывает. Заледенеет скоро. И сделать
Андрей дернул его за плечо:
– При чем здесь ты? При чем?.. Перестань… Что ты мог сделать в горах?.. Сам же говорил, это не стационар, – Шульгин обернулся к полковой колонне. – Осенев умер первым. За ним полегли бы сотни солдат. Сколько бы нас погибло сегодня, если бы не повернули назад? Нас убивают уже не пулями, не осколками, не штыками, – Шульгин обреченно махнул рукой, – нас убивают равнодушием… Мы никому не нужны…
Матиевский откинулся на спину, поднял в небо сухой горящий взгляд. С искусанных губ стекала на подбородок черная кровь.
– И все-таки я больше всех виноват… Виноват… Другу не смог помочь… От вины откажутся только те-е, – он ожесточенно ткнул пальцем вверх, – те-е отбрешутся. Они еще всех обвинят, суки… – Сжал кулак. – Ничего… Дождутся они… Доберемся до них…
Богунов, опустившись на колени, гладил белое лицо Осенева. По щекам сержанта, по черным ссадинам стекали мутные, соленые струйки слез. Плечи сгорбились, по спине пробегала судорога. Шульгин сидел рядом с Осеневым, постаревший, осунувшийся, направив в сторону полка невидящий взгляд.
54
Уже застегнуты были на Осеневе медные пуговицы гимнастерки, запахнут бушлат, и мертво клацнула на бушлате бронзовым зубом звездастая пряжка, когда вдруг раздался в конце тропы протяжный скрип снега.
Богунов немедленно направил в конец тропы вороненый ствол. Матиевский потянулся за гранатой в нашитом на бронежилете карманчике. Ставский спиной попятился к камням.
Но только вовсе не душманская борода показалась из-за поворота. Высунулось из-за скалы надломанное длинное ухо, показалось белое яблоко выпученных глаз, серая холка, припорошенная снегом, и вся Гюльчатай, дрожащая, жалкая, зевающая во всю пасть, выперлась на тропу. Она увидела солдат и встрепенулась, взбрыкнула передними ножками и радостно затрубила:
– И-и-а-а!..
– Господи, – ахнул Матиевский, – ожила… Смотрите, живая наша покойница…
– Воскресла, – изумленно взмахнул рукой Богунов, – выкарабкалась из могилы…
– Ага… Точно воскресла, – забормотал с надеждой Матиевский. – Вот ведь бывает же… Смотрите, бывает…
Ставский встал навстречу ослице.
– Ну, иди сюда, глупая… Иди…
Ослица радостно захлопала кисточкой хвоста. Энергично закивала головой, так что посыпался снег с холки, и торжествующий рев понесся по всему ущелью, и-и-а-а…
– Радуется… Смотрите, радуется, – прошептал Матиевский, – не знает еще…
Гюльчатай, действительно, бурно радовалась. Она радостно ткнулась губами в ладонь Ставскому. Бодро толкнула бочком застывшего Шульгина. Потерлась о бушлат сержанта Богунова и, наконец, увидела распростертое на снегу тело Осенева.
В радостном реве Гюльчатай заметно прибавилось нежности. Она запрядала ушами от нетерпения, и тонкая жилка задергалась на худой шее. Гюльчатай нервно перебрала копытцами. Но Осенев лежал…
Осенев не повернул к своей Гюльчатай задумчивых серых глаз, не протянул навстречу теплую ладонь, пахнущую порохом и немножко хлебом, не кивнул мальчишеским гладким подбородком.
Осенев лежал…
Встревоженная Гюльчатай подошла поближе и сама протянула морду к безвольно откинутой руке. Она тронула губами замерзшую ледяную ладонь и невольно поежилась от холода. Тревожно ткнулась носом в бушлат, фыркнула с недоумением, но и тут не повернулся солдат к своей любимице.
Он лежал…
И только когда Гюльчатай потянулась к белому застывшему лицу, лизнула холодный мрамор теплым языком, она поняла… Она все поняла…
И над камнями ущелья пронесся истошный горестный вопль. Страшный… Мороз прошел по коже от этого дикого крика. Заломило в горле спазмом, перехватило дыхание.
И Матиевский закричал со слезами на глазах:
– Да уведите ее, наконец! Не могу это слышать…
И тихо всхлипнул Богунов:
– Вот та-ак… А ты говорил… Сердца нет…
Матиевский прикрыл ладонью глаза.
– Есть сердце! Есть… – он вдруг распрямился и грозно потряс рукой. – Даже у ослов есть сердце! А у вас оно есть?.. – Матиевский повернулся в сторону полка. – Есть у вас сердце, сволочи!
Гюльчатай не удалось отвести от Осенева, оторвать хоть на один шаг. Как ни тянули ее за холку, как ни подталкивали в тощий зад. Она немного успокоилась, только когда тело Осенева подняли и положили ей на спину. Руки пулеметчика связали на шее Гюльчатай брючным ремешком, ноги тоже стреножили парашютной стропой. И Гюльчатай нежно лизала замерзшие мертвые руки, вытягивала худую шею, и жалобный скулящий рев раздавался над ущельем.
55
Когда подходили к колонне крытых брезентом машин, гулко хлопнула дверца кабины последнего «ЗИЛа». С подножки, покачиваясь, спрыгнул подполковник Копосов. Развязно взмахнул рукой:
– Ор-рлы идут. Покорители гор. Дети окопов и траншей… – Мельком взглянул на безжизненное тело Осенева. – Все копаетесь с отстающими. Волочете их на горбах трофейных ишаков… Что за дохлый народ пошел? Пионеры… Кнут им нужен, а не пряник…
Андрей почувствовал, как вздрогнул за спиной Богунов, услышал знакомый щелчок предохранителя, резко обернулся, успел заметить поднимающийся ствол и не медля выкинул назад ногу. Автомат вылетел из рук Богунова, описал полукруг и воткнулся в сугроб.