Я к Вам пишу…

Фольшина Лёля

Ну да ничего, я не унываю. Право, о чем унывать? Жив, и слава Богу. Утром проснулся и обрадовался – еще один день Господь даровал прожить. Совсем другие у меня тут радости, маленькие, ежедневные, даже ежеминутные. Птица на ветку вспорхнула – радость, лису увидел, когда за шишками ходил, тоже радость, книгу у местного священника нашел – еще какая радость. Пусть и на древнегреческом, коего я и не помню почти, но все равно это книга. Буду пытаться читать и вспоминать язык, хоть какое занятие для ума. Сын отца Петра из уезда вернется, может, еще книг каких привезет, а то томик Байрона, что был у меня с собой, я уже весь наизусть выучил,

да и не лежит у меня душа к Байрону нынче, а почитать хочется. Еще нашел у батюшки литографию нашего городка, скопировал ее, как мог, чтобы Вы видели, где я проживаю. Город наш стоит на речке Сосьве. Сейчас она льдом покрыта, а летом тут, говорят, раздолье. Рыба водится разная, в тайге – клюква да морошка. Ягоду и листья сушат и зимой заваривают вместо чая. И верите ли, Варвара Павловна, я тоже к такому чаю пристрастился. Сначала поневоле, а сейчас кажется, вкуснее любого кофию и шоколаду. Знаете, о чем я иногда вспоминаю? Будете смеяться – о мороженом. Такого лакомства тут не делают, но если клюкву с сахаром помять и немного снегу добавить – мороженое и получится. Вот написал, и представилось мне, как Вы мое письмо читаете и улыбаетесь, и смех Ваш слышу. Вы так хорошо смеетесь, что и мне радостно становится.

Прошу Вас, ежели не в тягость, пишите мне чаще, я, Варвара Павловна, писем Ваших жду, очень. Они как глоток свежего воздуха.

Буду я, наверное, письмо свое заканчивать, а то сплошная меланхолия выходит, негоже.

Жду от Вас весточки, за сим остаюсь бывший полковник, а ныне ссыльный поселенец.

Роман Чернышев.

Из дневников Романа Чернышева

…августа 1808 года

Сегодня говорили с отцом о смысле жизни и о чести. Я никогда не видел его таким взволнованным. Я вообще никогда не видел, чтобы он волновался. Это маменька импульсивна. Она и накричать может и даже однажды пощечину отцу залепила. Они не знали, что я это видел, а я тогда поразился. Как поразился и нынче. Отец ходил по комнате, курил трубку и говорил, говорил, говорил. Громко и взволнованно.

Хотя, ну что я такого сделал. В конце концов, мне шестнадцать лет. Я взрослый. Да и Татьяна сама меня все лето по углам ловила… Я понимаю, что такое честь и достоинство будущего офицера. И отец не прав. Крайне не прав…

Только бы он не сказал маменьке…

…января 1815 года

Париж, Париж, Париж. Как тут красиво. Но как же я хочу домой. Приехать в Чернышевку, упасть лицом в траву и так лежать, вдыхая запах родной земли. Или пойти на реку… Господи, как давно я не купался в реке. Вспомнилось, как с Гришкой переплывали ее на спор…Эх, Гришка, Гришка, ну зачем ты полез в эту атаку… Адьютант-ординарец, ты не должен был погибнуть. Мне тебя так не хватает. Очень…

…марта 1819 года

Граф, конечно, прав, впрочем, как всегда, конституционная монархия спасет Россию, но я-то зачем в это ввязываюсь? Всегда был далек от политики…

…ноября 1813 года

Первый бой. Атака. Пули свистели так, словно каждая из них была предназначена мне. Спасибо, Алешка крикнул, и Вороной понес, иначе мы бы оба погибли. Я был в каком-то ступоре. Машинально скакал, так же машинально саблей махал. А потом меня

выворачивало под кустом, и я почти час приходил в себя.

Зачем я все это пишу? Кому нужны записки хилого интеллигента, которым я оказался на поверку? Юнкер, а смерти боюсь.

Да, боюсь, и готов себе в этом признаться. Меня не сама смерть страшит, а то, что все это останется – это серое небо, березы, снег и проталина, птичьи голоса, Гриша, маменька, отец, а меня не будет. Не могу себе этого представить, не могу понять, оттого и страшно.

…июля 1807 года

Привет тебе, о мой дневник, давно в тебя я не писал…

Я влюблен, влюблен как мальчишка тринадцатилетний. Гришка, конечно, посмеется надо мной, но Зиночка, ma belle Зиночка… Эти локоны вокруг ее милого личика, как они забавно прыгали, когда она танцевала мазурку, ее глаза светящиеся. Нет, она определенно красавица, а я влюблен и счастлив. Хочется бегать и кричать от полноты жизни. Или броситься в реку, переплыть на тот берег, а потом сидеть с крестьянскими ребятами у костра, печь картошку и смотреть на звездное небо.

В такие минуты я чувствую себя песчинкой мироздания, маленькой крупицей какой-то большой жизни, винтиком какого-то механизма, которому я нужен, чтобы он правильно работал.

Господи, что я несу, какая несусветная чушь, кадет, приходит в вашу голову?! Но Зиночка, милая Зиночка…

Письмо второе. К Нему

Май 1828 года. Москва

Любезнейший Роман Сергеевич! Несказанно обрадовалась, получив от Вас весточку. Не ожидала, что письма будут идти так долго. Мы уже и Масленицу отгуляли, и Пост отговели, и Пасху справили. А вчера были на бале у кузины Элен по случаю ее тезоименитства 2 . Видела вашу матушку. Очень хотелось к ней подойти, спросить, не было ли весточки, но мы не знакомы, и я не решилась. А сегодня пришло письмо. Так что обрадовали Вы меня, Роман Сергеевич, благодарствую.

2

тезоименитство – Именины, День Ангела; Елена – равноапостольная, царица, 21 мая ст/ст (3 июня)

В Москве настала сушь и жара. Пыль такая, что хоть на улицу не выходи. Намедни маменька послала Прохора в имение наказать управляющему, чтобы все приготовил. На той неделе и переедем.

Спасибо за рисунок, теперь я хоть знаю, как выглядит Ваш Березов. Хотя, по письмам Вашим все очень хорошо представляла – и Читу, и острог, словно была там рядом с Вами – Вы так пишете, что картины сами перед глазами встают. Сейчас обязательно в папенькиной библиотеке посмотрю книги, может, найду что про Березов.

Почитала про жаворонки. Умилилась. Так живо себе это представила, и Вас с братом – озорников. У нас Степанида тоже жаворонки пекла, так мы, дети, все время около нее в кухне толклись – то орешков попробовать, то изюмчику. Она всегда давала, шумела только – «вы, барчата, осторожнее, маменька осерчает». Маменька и правда сердилась, что мы на кухне, считала, что там очень жарко, и боялась, чтоб кто не обжегся. Она в детстве по недосмотру няньки своей сильно руку обожгла о печку, вот и волновалась за нас.