Я клянусь тебе в вечной верности
Шрифт:
– Ты вёл себя как мальчишка, – говорил милорд, размахиваясь. – И получаешь как мальчишка.
После, задрав голову (когда он стал ниже меня?), сумрачно меня рассматривал – долго, внимательно. А я стоял перед ним навытяжку, только что честь не отдавал. И ждал.
– Держи, – сказал он наконец, ткнув в меня свитком. – Читай.
Я прочёл. Вслух, как раньше, когда он приказывал, я всегда читал вслух. Но раньше это были учёные трактаты, а сейчас – документы на усыновление.
– Понял? – мрачно поинтересовался он. – Теперь ты де Креси. Со всеми вытекающими. И хватит по чужим углам шариться, у тебя свой дом есть. И я тебя там жду.
Кроме дома, солидного состояния и прочих привилегий, я получил место в Совете Лучших Родо`в. А это было ого-го какое достижение, потому что именно Совет Лучших и проводил политику, то есть решал: дать королю деньги на реформу, например, налогов, или не стоит.
– Ну, – представив меня обалдевшим советникам, мой опекун поинтересовался: – Ещё кто-нибудь сомневается, что чернь – тоже люди?!
– Мальчишка просто исключение! – брякнул сидящий во втором ряду папочка рыжего де Беарда.
Лорд Джереми фыркнул и спокойно прочитал получасовое наставление святого Иеронима, суть которого сводилась к «блажен, кто верует». Все слушали, никто и не пикнул. Тогда мне казалось, что завершился какой-то давний спор, в который меня, конечно, не посвятили.
Спустя несколько дней я осмелился заговорить с королём о городских приютах и правах сирот. Я понимаю, в поле зрения Его Величества раньше попадали лишь, скажем так, более умелые руки. Для страны они важнее. Они – хлеб, и они – армия. Потому не стоит разбрасываться ими, пока они ещё маленькие, говорил я. Им нужна защита, которой они совершенно лишены, за них же не вступается даже закон «О мальтийцах», потому что они и мальтийцами ещё не считаются. Король не мог этого знать: он был один на всю эту свору дворян, которые чахнут над своим золотом, паршивой честью и титулами. Кто-то должен был ему рассказать – Валентин был действительно человеком милосердным и справедливым. Я же видел. Конечно, он согласился помочь провести закон в Совете Лучших Родо`в.
А меня же заставил решиться на этот разговор случай. В один из редких выходных, который у меня случайно выдался, я решил поехать в приют – тот, из которого меня сэр Джереми забрал. Нет, ностальгия меня, конечно, не мучила, совсем. Просто в какой-то момент я понял, что не знаю, кто я – уже лорд или ещё безродный босяк. Рэй говорил, что я всегда буду чужаком и там и там, и он был совершенно прав. Из меня сделали какую-то химеру по внешности и по сути. Я думал, что поездка, так сказать, к истокам всё расставит по своим местам.
В отличие от меня, приют за семь лет абсолютно не изменился. Так же с закатом воспитанники возвращались – голодные, сонные. Так же парочка неудачников подметала у них под ногами двор – весь в пуху от растущих рядом белолисток. На меня никто не смотрел, все прятали глаза, и это было нормально, я знал: лорд может оскорбиться, если на него станут глазеть.
Из дома хозяйки выбежали её изрядно поистрепавшиеся дочери. То ли я теперь смотрел на них по-другому, то ли время их изменило тоже, но теперь эти суетливые, вульгарные женщины вызывали во мне жалость, а не злобу и страх.
– М’лорд! Пожалуйте сюда, м’лорд, коня здесь оставьте, мы приглядим, м’лорд.
Они были так бедно, безвкусно одеты по сравнению с дамами во дворце, что я не мог на них смотреть. И да, грубые, красные, мозолистые руки, неряшливо заплетённые волосы с прядями седины, подбитые глаз у одной и скула у другой могли вызывать только жалость. У кого на них рука поднялась?
А улыбались они мне так же заискивающе, как когда-то лорду Джереми. В их глазах читалось: «Пожалуйста, м’лорд! Пожалуйста… Пожалуйста, обратите внимание, пожалуйста, всё для вас сделаем, милорд…»
Сам не заметив как, я оказался в доме хозяйки, в её комнате, точно так же пахнущей чесноком и теперь ещё лекарством. Сама госпожа, однако, уже не лучилась мощью и грозной властью. Она с трудом смогла встать с кресла у камина.
– Чем могу служить, м’лорд?
– Вы меня не помните? – выдавил я.
Она смотрела непонимающе. Взгляд, кстати, не изменился, такой же цепкий. Я почти ожидал, что она заорёт, как раньше: «Ах ты паршивец! Тебя что, выгнали?! Как ты посмел ослушаться?!»
– Нет, м’лорд.
Я опустил глаза и, увидев свои сапоги, чуть не подпрыгнул. Как когда-то ещё босоногий, привычно опустив взгляд, я разглядывал сапоги лорда Джереми: из дорогой кожи, украшенные декоративным швом и серебряными галунами. Я смотрел и нет-нет да и думал: каково это – носить их? Каково это – жить как сыр в масле? И почему я не родился в золотых пелёнках, почему я не могу и никогда не смогу быть вот таким?
Теперь вот стал. Химерой.
Руки сами потянулись к кошельку за поясом, потом – привычней – к мечу.
– М’лорд?
Я поднял на неё взгляд и отшатнулся. И отступал, пока не оказался во дворе, среди детей-теней, нищеты, грязи и отчаянного существования, из которого я действительно – прав был де Беард – был лишь исключением.
Следующий день я, по совету Рэя, потратил на то, чтобы найти лорда – хозяина приюта и сделать ему выгодное предложение этот самый приют продать. Но я же понимал, что даже если еда у тех детей станет лучше, а кровати – удобней, это не много изменит. Сироты по закону должны работать с пяти лет – и они будут работать, пока закон их не освободит. И что даст, если я выкуплю их всех? Из одного приюта – да, но сколько их в стране? Будут лишь очередные исключения.
Рэй тем вечером убеждал меня уехать развеяться. Он считал, это единственное, что меня спасёт. Наверное, он был прав – мне душно было в этой клетке лордов и бедняков. На войне, видят боги, всё куда проще.
Но я не мог оставить короля.
Однако двух-трёхдневная прогулка в дозоре в пригороде столицы мне бы никак не помешала. В Ардекском лесу – том, что между городом и школой, – как раз видели разбойников. «Странно, что они делают так близко к столице?» – думал я. Впрочем, после войны это уже стало нормальным – не все бывшие солдаты желали мирно возвращаться к своим пашням.