Я, колдунья и полосатый кот
Шрифт:
Одежда сохла. Я сидел у окна, закутавшись в выданную мне дерюгу и глядя на наползающие сумерки. Солнце уже провалилось за горизонт, но ещё не потухло, подсвечивая облака оранжевым. В воздухе плясали комары-толкунчики. Я всегда поражался их танцам, наглядно демонстрировавшим броуновское движение частиц. Конечно, насекомые – не молекулы, но объяснить на их примере школотрону нудятину из физики вполне реально.
– А почему они в избу не залетают? – спросил я. – Ни комары, ни мухи, ни прочая гадость с крылышками. Ты даже ставни не прикрываешь. Занавески раздвинуты, опять же.
– Заговор наложила, – пояснила Агриппина. – Вот и не суются.
Она устроилась за прялкой, ловко перебирая пальцами, превращавшими всклокоченную шерсть в лохматую нить, которую девушка потом наматывала на веретено.
– Я… – травница умолкла, прислушавшись.
Скрипнула дверь, затем в сенях что-то глухо стукнуло. Секундой позже раздался грохот падающей посуды, сопровождавшийся чьими-то неразборчивыми ругательствами.
– Явился не запылился! – воскликнула Агриппина и выбежала из горницы.
– Агриппинушка, голубка моя! – пробубнил заплетающийся бас. – Вот и Васютка нагрянул!
– Опять нажрался, окаянный?! – в голосе девушки появились мерзкие сварливые нотки. – Скотина ты безрогая! Всю жизнь мне испоганил! Когда ж это закончится?!
– Не могу я, понимаешь, не могу! Мочи больше нет! Раньше-то красавиц был, статный, крепкий, взгляд пылает! А сейчас гляну на своё отражение, и утопиться хочется.
– Смотрю, ты и утопился. В стакане! Сколько? Бочку опорожнил аль две?!
– Не бранись, хозяюшка! Единственную капельку на язык капнул да кружку понюхал.
Что-то опять загремело. Я замер, вслушиваясь в аудиоспектакль под названием «семейная драма». Васян, оказывается, пьянь редкостная! Нужно у Агриппины узнать, где в деревне выпивку достать можно. Он завтра с похмелья проснётся, я же ему пивка холодненького подгоню или сидра. Сразу и подружимся.
Вернулась травница. Растрёпанная, раскрасневшаяся. Взор потупила. С чего б, интересно?
– Ты, молодяжнек, не подумай лишнего, – глаз не подняла, говорит заискивающе, – Василий хороший. Держится строго три луны, на четвёртую срывается. Тяжко ему. Смириться с потерей не желает. Вот и пьёт иногда. А мне по утрам слушай: «Лебёдушка моя, снеси водицы студёной доброму молодцу перед смертью! Пришёл час расставания! Схорони меня под дубом столетним, навещай по праздникам!»
– Юрой меня зовут, – напомнил я. – Где, говоришь, кладовка у тебя?
– Кладовка?.. – не поняла девушка.
– Василий-то в слюни упоролся. Сторожить меня некому, запирай на ночь.
– Упоролся в слюни… Метко подмечено, запомню… Юра… Ты на печку полезай. Перина мягкая, уснёшь быстро. Мне она в ночь не надобна. До зорьки с пропойцей на сеновале проторчу. А ты почивай. Лучину загаси обязательно, а не то пожар учинишь!
Ушла. Я задул лучину, потом влез на печь. Не обманула. Перина оказалась необычайно мягкой, буквально засасывающей в себя. От неё пахло сдобой, сегодняшней репой, пряными травами… А ещё сюда примешивался едва уловимый запах женского тела. Он оказался настолько приятным, почти родным, что я зарылся лицом в мягкие складки и мгновенно провалился в сон.
Глазам предстала картинка, напоминавшая кат-сцену. Несуществующая камера ходила из стороны в сторону, показывая тёмное помещение. Вот лежит моё тело, вот печка, вот стол, табуреты и лавка… Постойте, кто же стоит посреди горницы?! Мама! Я видел её со спины, но сразу узнал. Обрадовался, будто ребёнок, хотя всё ещё в глубине души дулся на то, что она поддержала отца, назвавшего меня неудачником. Волосы матери странно шевелились. Нет, не на ветру или от сквозняка. В движениях присутствовало нечто неестественное. Я крутанул колесо несуществующей мышки, приблизив картинку, всмотрелся и заорал. В маминых волосах, оказавшихся спутанными клочками паутины, копошились крупные лоснящиеся пауки. Каждый раз, когда они шевелились, раздавался звук, напоминавший металлический скрежет по стеклу.
Разбуженный собственным криком я подпрыгнул, свалился с печи, и в тот же момент «камера» вновь вернулась к виду от первого лица. Я вытер пот, успокоил дыхание. Приснится же дрянь! Потом взглянул в окно и потерял дар речи. Там, едва подсвечиваемый луной, клокотал и перекатывался густой туман. Он не подступал к самому дому, словно чего-то опасаясь, и между избой и границей мглы колыхалась полупрозрачная дымка. Дальше всё утопало в белёсом мареве, поглотившем окрестности.
Мной овладело необъяснимое любопытство. Даже не пытаясь воспользоваться дверью, я вылез в окно, приземлившись босыми ногами на мокрую землю. Повёл плечами. Холодно! Расстояние до «облака», по моим прикидкам, составляло метров семь. Я посмотрел наверх. Нет, это не облако. Колодец тумана, края которого теряются в ночных небесах.
Тишина стояла необычайная! Ни криков ночных птиц, ни мычания сонной скотины, ни шелеста листвы. Правда, ветра тоже не было. Что совершенно не мешало туману клубиться и двигаться. Он, казалось, жил собственной жизнью. Или моих знаний в этой области не хватало, и я принимал совершенно обычное явление за что-то выходящее за рамки нормы. В любом случае, меня охватило лёгкое беспокойство. На уровне сознания. Тело же бесстрашно двинулось вперёд.
Шаг, другой… Внезапно стена тумана придвинулась, или это я неведомым образом перенёсся в пространстве, ткнувшись носом во что-то плотное и пружинящее. Провёл ладонью по поверхности, убедившись, что так и есть. Мглу будто покрывала влажная плёнка, отталкивавшая руку назад. Я надавил сильнее, пальцы ощутили сопротивление, тем не менее, начали погружаться внутрь. Хлюпнуло. Рука провалилась по локоть. Лишь бы никто не пожал. Иначе инфаркт гарантирован.
Её не пожали. Облизнули. Чей-то язык, полностью накрывший ладонь и выступивший за её пределы, медленно прошёлся по поверхности кожи, давая возможность каждому сосочку насладиться вкусом соли и пота. «Как куском тухлого мяса провели», – мелькнула мысль. Вслед за ней в глубине тумана кто-то сладко причмокнул.
Я почувствовал резкую боль в гортани. Её разрывало и жгло. И лишь потом до меня дошло, что я ору на пределах возможностей голосовых связок. Во рту появился привкус крови, уши заложило, в глазах помутнело. В спину ударило, я ощутил, как меня волочёт вглубь тумана.
Темнота.
Глава 4
Вокруг перекатывался многоголосый рык. Низкий, утробный, достающий вибрациями до самых костей. Раздавался жуткой музыкой, сотрясая меня всего. Рык вытряхивал меня из тела. Требовал, чтобы я немедленно покинул его и стал бесплотным духом. Он тянул во тьму, в небытие. Не позволял вспомнить, кто я. И что я есть.
Тьма разрывала на части, потрошила, выворачивала наизнанку. Бурлила вокруг вздохами, шёпотом, скрипами, скрежетом миллиардов паучьих лапок. Сознание перестало быть связанным, мысли космической пылью разлетались в разные стороны. Я ощущал, что одновременно огромен, как вселенная, и мал, словно самая крошечная её частичка. Всепроникающая непроглядная тьма, окутавшая бесконечность, принесла с собой ледяной холод. Меня рвало на куски, скручивало, плющило, комбинируя из моих клочков странные фигуры, а потом уничтожая их, чтобы снова создать и снова разрушить. Я превратился в крик, сотрясавший деревья, холмы, болота…