Я, Лунин…
Шрифт:
Гулкие, почти непрерывные удары в дверь и пронзительные выкрики Трошиной были прекрасно слышны в седьмом номере, в котором и находились Николай и Татьяна.
– Крику-то сейчас будет. – Танька натянула на голову одеяло.
– Нет, она нас, как найдет, молча убивать будет. – Трошин решительно сдернул одеяло с обнаженной любовницы. – Одевайся, только быстро.
– Ну да, если мы одетые будем, она сразу поймет, что мы в шахматы играли, – пробормотала, натягивая на себя белье, Танька, – только у нас шахмат нету.
– Так и нас тоже тут нет, – усмехнулся Трошин, распахивая окно. – Я есть, тебя нет.
– Ты меня что, в окно кидать собрался? – оторопела девушка.
– Чего уж сразу кидать. Спущу аккуратненько.
На мгновение высунувшись из окна и оценив обстановку, Николай стянул с кровати простыню и быстро затянул на конце тугой узел.
– Ручками за узел держишься, ножками в стену упираешься. Не перепутай, а то ни ручек, ни ножек не останется.
Седьмой номер, как и все нечетные номера, выходил на задний двор мотеля. В этом месте на первом этаже окон не было, и по стене можно было спуститься, не привлекая внимания. Задачу облегчала и расположенная под окном крыша небольшого летнего навеса, под которым некоторые, добиравшиеся на работу своим ходом сотрудники ставили свои велосипеды, а еще было свалено всякое уже не нужное барахло, с которым непонятно что делать, но выбросить все еще жалко.
– Здесь от окна до навеса всего два метра, и ребенок справится. – Трошин подсадил любовницу на подоконник.
– Я же девочка, – простодушно отозвалась Танька, крепко хватаясь за простыню.
– Да неужели? – не смог сдержать ухмылку Николай и начал перебирать руками по простыне, позволяя ей медленно, но безостановочно скользить вниз.
Крики и шум в коридоре постепенно становились все ближе. Как только Трошин почувствовал, что натяжение простыни ослабло, он в несколько стремительных рывков втянул ее обратно в окно. Развязать затянутый слишком туго узел оказалось непросто, на это ушло еще несколько драгоценных секунд. Николай захлопнул окно в тот самый момент, когда дверь номера содрогнулась от оглушительного стука и еще более громких криков:
– Открывай! Открывай, кобель драный!
Быстро расстелив смятую простыню на кровати и накинув поверх нее одеяло, Николай подошел к двери. На всякий случай перекрестившись, он отодвинул задвижку. Супруга, ворвавшаяся в номер с энергией молодого бультерьера, замерла посреди комнаты, настороженно озираясь по сторонам.
– Что-то с детьми? – особых усилий, чтобы придать лицу испуганное выражение, Николаю не потребовалось.
День выдался тяжелым. Мало того что так до конца и не поверившая ему жена вынудила Николая дать обещание уволить черноглазую продавщицу, а потом еще несколько часов изводила его расспросами и бесконечными беседами в явной надежде поймать мужа на каком-нибудь противоречии, так кроме всего этого Николаю дважды за день пришлось доказывать супруге, как сильно он ее любит, а с учетом того, что он уже успел утром осчастливить любовницу, это оказалось совсем непростым испытанием для почти сорокалетнего мужчины. Тем не менее Николай перенес все выпавшие на него в тот день тяготы достойно, и маленькая ячейка общества под кодовым обозначением «Трошины» была сохранена, хотя, конечно, несколько потеряла былую привлекательность. Таньку Николай рассчитал на следующий же день, сделав ей прощальный подарок в размере заработной платы за шесть месяцев, после чего надолго потерял привычку обращать внимание на проходящих мимо или где-то встречающихся ему девушек и молодых женщин. Обращать внимание на немолодых женщин Николай не имел привычки и ранее.
В общем, жизнь постепенно вернулась в свою привычную, пусть и не самую широкую колею, но нелюбовь к «Радушному» и его сотрудницам в сознании Ленки засела накрепко и никуда исчезать не собиралась. Если все остальное время эту нелюбовь можно было фактически игнорировать, не раздражая супругу слишком частыми упоминаниями о принадлежащем им мотеле, то сейчас Трошину надо было набраться смелости и попытаться поговорить с женой откровенно.
Отправив охранников во второй люкс и приказав им сильно не расслабляться, Рассказов решил принять душ, чтобы уже потом, освежившись, спуститься вниз, в «Живаго», и немного перекусить. А можно будет и выпить малость. Никогда не злоупотреблявший алкоголем Павел Дмитриевич подмигнул своему отражению в зеркале. Такое дело провернул, грех не отметить. По-прежнему стоя перед зеркалом, Рассказов стянул с себя рубашку и бросил ее на кровать. Из зеркала за ним наблюдал мужчина лет пятидесяти, с подтянутым, но не чрезмерно мускулистым телом. Кто скажет, что стоящему посреди комнаты мужчине уже пятьдесят девять? Павел Дмитриевич напряг мышцы живота и с удовлетворением убедился, что все кубики пресса отчетливо различимы. А ведь каким дохляком по молодости был! Рассказов бросил еще один взгляд в сторону зеркала и уже потянул пряжку на ремне, собираясь снимать брюки, когда в дверь номера негромко постучали.
Накинув рубашку, Павел Дмитриевич распахнул дверь. Стоящий в коридоре худощавый молодой человек, пробежавшись взглядом по виднеющемуся из-под расстегнутой рубашки торсу, на мгновение задержал взгляд на кубиках пресса.
– Если не ошибаюсь, господин Рассказов? – Теперь молодой человек смотрел Павлу Дмитриевичу прямо в глаза, а на лице его появилась едва заметная тонкая улыбка.
До чего они тут в Москве все лыбятся противно, промелькнула мысль в голове Рассказова, вслух же он произнес только:
– Он самый, – после чего вопросительно уставился на незваного посетителя.
Молодой человек кивнул и, сунув руку во внутренний карман темно-серого, почти черного, пиджака, достал из него удостоверение.
– Ракицкий, – представился юноша, – референт Вадима Юрьевича. У вас все готово?
Молодой человек провел рукой по голове, приглаживая и без того идеальный пробор черных, смолянистых волос. Ошеломленный, Рассказов попятился назад, под защиту своего люкса, однако молодой человек, сочтя это за приглашение пройти внутрь, последовал за ним.
– У вас, случайно, брата нет? – пробормотал Павел Дмитриевич, чувствуя, что стены номера вовсе не защищают его, а, наоборот, начинают кружиться, постепенно набирая все большую скорость. – Тоже референта.
И без того тонкие черты лица молодого человека еще больше заострились, а изящные черные брови удивленно подскочили прямо на середину лба.
– Брата? Нет, брата у меня нет. А референт Вадиму Юрьевичу всего один полагается. Он ведь только заместитель министра. – Молодой человек грустно улыбнулся, давая понять, что подобное положение вещей не совсем устраивает и Вадима Юрьевича, и его самого, после чего уже более бодрым тоном добавил: – Пока. Пока только заместитель.
– Мать вашу за ногу, – Рассказов все же сумел ухватиться рукой за стену и остановить ее вращение, – ну-ка звони своему заместителю.
Увидев непонимающий взгляд молодого человека, Рассказов рявкнул:
– Вадиму звони, Юрьевичу. И упаси бог, если он вдруг не возьмет трубку.
После не очень продолжительного, зато весьма эмоционального разговора с заместителем министра ситуация прояснилась, но, к глубокому разочарованию Павла Дмитриевича, облегчения эта ясность ему не принесла. Стало очевидно, что молодой человек, явившийся за деньгами первым, бывший очень похожим на настоящего референта и даже предъявивший соответствующие документы, никакого отношения к Министерству дорожного строительства не имел. Имел ли он отношение непосредственно к заместителю министра, было пока неясно, но вслух в телефонном разговоре высказать свои сомнения Рассказов так и не решился. На его справедливое замечание, что лжереферент прибыл точно в назначенное время и, если бы настоящий посланец Вадима Юрьевича появился своевременно, аферист был задержан на месте, высокопоставленный чиновник дал четкий и несомненно такой же справедливый ответ:
– Это же Москва, Паша. Здесь приличные люди вовремя не приходят.
Закончив принесший ему лишь разочарование разговор, Рассказов машинально взглянул на часы. То, что в десять минут пятого представлялось исключительной, можно даже сказать, необыкновеннейшей удачей, к половине пятого обернулось столь же необыкновеннейшей катастрофой. Распрощавшись с уже вторым по счету за день референтом, Павел Дмитриевич вновь, теперь уже не глядя в зеркало, стянул с себя рубаху, а затем и брюки. Стоя под нещадно бьющими по спине и затылку струями горячей воды в душе, Рассказов периодически повторял одну и ту же, наполненную глубокого смысла и тоски фразу: