Я люблю время
Шрифт:
– Да ну… Нет, фу глупости… Его можно было бы по льду перенести вон оттуда, со стадиона.
– Но сейчас лето.
– Я же говорю – совсем я сегодня дура дурой…
– О, нет, Светлана Сергеевна, – Велимир развернул во всю ширь самую обольстительную из своих улыбок, указательным пальцем левой руки целомудренно дотронулся до Светиного плеча, а правую руку приложил к сердцу, – ты умнейшая из нас троих! По льду можно перенести и перейти, а по воде переплыть. Я тоже верю экспертам-баллистам, а все же нечто, вроде внутреннего голоса, подсказывает мне, что не миновать нам осмотра западной оконечности Приморского Парка Победы имени Мироныча. Впрочем, что скажет шеф?
– Я, что ли шеф?
Света и Велимир переглянулись и почему-то рассмеялись.
–
– Ты, конечно. Тебе идет быть начальником…
– Ах, да, я под бризом и солнышком почти и забыл, что назначен властвовать над вами.
– Так властвуй же, а то здесь так смердит, сил нет никаких стоять.
– Мысль дельная, и Велимир прав: здесь нам делать нечего, все что смогли – мы оглазели, в смысле осмотрели. На сегодня работы и переживаний хватит, а завтра с утречка поедем туда, к стадиону. И еще… Чего, Вил?
– Так что, ты хочешь сказать, что мы сегодня вот так вот и расстанемся?
– Перебиваешь… Я как раз собирался сказать, что стресс, которому мы все сегодня – а Света в особенности – подверглись, требуется снять, и никто еще не выдумал для этого лучшего способа, чем хорошая закуска к умеренной выпивке. Это я вам говорю, как заслуженный бахусовед. Ты как, Света? Или тебе в семью пора, к плите?
– Нет. Нет. Мне никуда не пора. Мальчики… господа, не бросайте меня, мне страшно. Муж у меня в рейсе, никто меня не ждет. Пожалуйста, ну пожалуйста, можно я с вами?
Теперь мужчины переглянулись уже с улыбкой.
«Что значит – женское чутье: чувствует она, что ли, что морок на ней висит?…
И как его теперь снимать? Кто из нас себя этим обнаруживать будет, а?»
– Да мы будем просто счастливы пьянствовать, осененные такой безупречной красотой. Предлагаю переместиться в…
– «Денежки медовые»!
– Да ну, Света, только не туда, там всегда накурено, а мы с Филом некурящие.
– «Денежки»? Слышал, но не бывал… И не тянет, откровенно говоря.
– А я бывала. В «Денежках» прикольненько и относительно недорого. А еще мне такие чудеса рассказывали, не знаю врут, или правду говорят… Там несколько лет назад…
– Нет, я предлагаю в «Еруслан» на Петроградской, на Большом проспекте. Маленькое кафе без вывески, пару лет назад в нем повар сменился и блюда почему-то стали очень вкусные. И недорого. Судачок запеченный, мясо по-французски…
– «Еруслан», так «Еруслан». Для начала сойдет. Да, Света?…
– Я согласная. – Света прижала к груди согнутую в локте руку, хихикнула и махнула одной ладонью, уверенная, видимо, что эта ужимка добавит ей привлекательности и шарма. – Уй, что-то я так есть захотела! От переживаний. Ой, а как же быть? У меня же диета.
– Диета подождет более удобного случая.
– Диета! Диета – это кратковременная попытка жить долго, невкусно и по чужим рецептам. Тебе оно надо? Чур, теперь я за машину плачу, надеюсь, что при окончательном расчете бескорыстие и широта души мне зачтутся.
– Снова ты? Респект! Место столоначальника на глазах совершенствует твои личностные качества, я бы прямо сказал – шлифует! Обязательно зачтутся, и я похлопочу, чтобы даже с процентами, великодушнейший из паладинов фондового рынка… Тогда ты опять впереди, а мы со Светой – марьяжными пассажирами!
– Ты, вероятно, хотел сказать вальяжными?
– И вальяжными, и марьяжными.
Х'эх! В «Еруслан», да?… «Да, либо у Фили с конспирацией хорошо, либо у меня чересчур плохо, – подумал Велимир. – Либо наоборот». Он бывал пару раз в этой кафешке и, пожалуй, понимал привлекательность ее для деятелей, типа непростых, очень непростых, типа Филарета. Если смотреть из окон кафешки почти в перпендикулярную даль, самую чуточку скошенную, а до этого снести к чертовой матери все деревья, дома и иные строения, чтобы они взгляду не препятствовали, то обладающий определенными способностями чувак легко рассмотрит зарево, показывающее место, откуда бьют чудовищные – силы-не-силы, энергии-не-энергии – возможности, да возможности, которыми опять же, способен воспользоваться
Еще точнее, прямо на этой магистрали, в десяти метрах рядом была другая забегаловка «Мамочкины салатцы», но ее уж нет на белом свете.
Водила попался опытный и знающий, он отмахнулся от советов Велимира, только уточнил пункт назначения и ровно через двенадцать минут окончательно нажал на тормоз.
– Сейчас… сдачу!
– Брось. Возьмите всю стоху, командир, празднуем ныне. – Шофер согласно кивнул головой, буркнул счастливое пожелание и через десять секунд только облачко смога напоминало, что здесь вот только что дребезжала старая черная «Волга»… Такой и сдачу отдал – не дрогнул бы, не матюгнулся бы в спину…
– «Празднуем нонче» – хорошо сказано, Фил, по-нашему, по-крестьянски. А на чай даешь – словно графских кровей насосался, величаво.
– Спасибо за похвалы. Но и ты, Велимир Леонидович, не из лапотных крестьян уезда Терпигорева: учтивая речь, княжеская осанка.
– Да я и вообще маркиз по жизни, типа…
Из подворотни, из кучи мусора возле ржавых ворот, вынырнул чумазый, оборванный домж и, прихрамывая, побежал, ухмыляясь нечесаной бородой, в их сторону – Светкин «маячок» его привлек – но вдруг вильнул, бумкнулся испуганно о крышку канализационного люка, ввинтился в узкую щель – только его и видели. Девушка, естественно, не заметила его, Филарет и Вил как бы тоже… Но Велимир готов был поклясться, что домж испугался, однако же не его, не Вила, не мог он его почуять, хотя… С другой стороны – Филарет-то вроде бы, как-то, где-то, чем-то – но принюхивается в его сторону, ощущает что-то. И это несмотря на усилия, с которыми Велимир позаботился о том, чтобы сверхъестественные возможности, живущие в нем, не перли наружу, не возмущали окружающее пространство, не привлекали любопытных, способных колдовать свое и ощущать чужое. Но, в таком разе, Филарет этот – больших способностей человечек. И то, что они очутились в кафе, стоящем на самой аномалии, (на Магистрали, на Ленте, как ее некоторые называют…), – это выбор Филарета, и выходит, что выбор действительно не случайный. Всякая нечистая мелочь сторонится такого рода мест, лихих и омутных, ибо ничего из ничего не берется и время от времени колдовская шантрапа вязнет в подобной магистрали, как муха на липучке, и пропадает уже навсегда, и аномалия становится чуточку мощнее, чтобы отдать частичку своей мощи тем, кто в силе, кто жаден и способен отколупнуть, отхлебнуть, вытянуть из Ленты, вместо того, чтобы поддаться ей, или даже из самого Клубочка на Елагином.
Домж, только что мелькнувший, – это совсем уже пропащий, опустившийся домж, шастает здесь от полной потери страха: все равно либо свои сожрут, либо попадет на Ленту и сгинет окончательно – что всего вероятнее, ибо «коллеги» его, более крепкие и удачливые, но все-таки слабосильные, опасаются здесь, по рядом с Лентой, болтаться без особой нужды.
Филарет грозным басом принялся командовать в пустом кафе, самолично выбрал место посадки, чтобы как можно дальше от входной двери и возможной толчеи, если вдруг посетители нагрянут, две девчушки-официантки радостно заметались по полутемному зальчику, второму, дальнему от стойки. Света отвергла пепельницу, но попросила сока из свежеотжатых фруктов – сока такого, естественно, здесь не нашлось, и Велимир уговорил ее распить на двоих бутылочку «коки». И тут же заказал нарзан. «Вот, братцы, воистину экологически идеальный напиток: чистейшая питерская водопроводная подсеребренная вода и каустическая – шучу – питьевая сода с пузырьками. Ничего кроме здоровья. Это вам не паленый грузинский нарзан, неизвестно из каких гор выкачанный».